битва при ватерлоо какая коалиция

Худой мир Сражение при Ватерлоо в исторической памяти современной Европы

18 июня 1815 года началась и закончилась поражением Наполеона битва при Ватерлоо — последнее крупное сражение императора. Обескровленная Франция прекратила борьбу с союзниками. На континенте воцарился мир. Что значит Ватерлоо для Европы в XXI веке? Примирились ли между собой бывшие противники или продолжают пикировку средствами искусства и дипломатии? Стала ли победа над Наполеоном, завершившая долгую эпоху войн, символом примирения? Что важнее для европейцев — сведение исторических счетов или наслаждение зрелищной реконструкцией баталий?

Последняя битва Наполеона не забыта: историки, поэты и военные все еще спорят о ее ходе и смысле. Ей посвящены десятки тысяч книг, статей, картин и фильмов (не говоря уж о песне, сделавшей ABBA мировыми звездами). И дело тут не столько в военно-политической значимости баталии, сколько в ее символичности — как последней битвы и поражения величайшего полководца Европы. О Ватерлоо вспоминали, призывая к продолжению борьбы после поражения нации («Речь 18 июня», которой Шарль де Голль из Лондона придал импульс французскому Сопротивлению) — и к усилению международной солидарности перед лицом нового диктатора (речь Уинстона Черчилля «Их звездный час», прочитанная в тот же день 1940 года).

А еще Ватерлоо поставило точку в 23-летней эпопее наполеоновских войн, — на континенте воцарился долгий мир, продержавшийся почти 40 лет, до Крымской войны. Немаловажно, что бурный период 1789-1815 годов в исторической памяти бывших противников живет как славная эпоха реформ и побед (Франция) и роста национального самосознания (Германия, Испания, Россия). Наполеоновские войны, в отличие от конфликтов XX века, перестали быть болевой точкой памяти — грубо говоря, там почти нечего стыдиться и есть чем гордиться.

Месть де Голлю

Столетняя годовщина Ватерлоо прошла незамеченной на фоне боев Первой мировой. Только после установления новой эпохи европейского мира (после 1945 года), когда начала складываться единая Европа, усилился интерес «миру» XIX века. Но по мере приближения 150-летней годовщины битвы при Ватерлоо (1965 год) обострились национальные амбиции Франции и Великобритании: теряя свои колониальные империи, они с упоением обратились к воспеванию славного боевого прошлого.

Елизавета II на официальном приеме в честь годовщины битвы (Лондон, 12 июня 1965 года)

Тем не менее за рубежом Великобритания изо всех сил разыгрывала карту Ватерлоо как символа европейского единства. Дело в том, что Шарль де Голль в 1960-е годы дважды успешно блокировал вхождение Соединенного Королевства в Общий рынок. Французский президент красноречиво убедил лидеров Бенилюкса, Италии и Германии, что британцы станут «троянским конем Америки» в Европе. Неудивительно, что годовщина Ватерлоо стала отличным поводом для культурной дипломатии на континенте.

В мае 1965 года королева Елизавета II стала первым британским монархом, посетившим Германию после Первой мировой войны. Выступая с речью в Бонне, она особо отметила вклад немецких солдат в победу над Наполеоном. Хотела королева и возложить венок к колонне Ватерлоо в Ганновере, но из страха перед гневом французов федеральный канцлер отговорил ее от этого жеста. Тогда 600 военных музыкантов Британской армии Рейна устроили у колонны концерт под аплодисменты публики и бундесверовцев, радующихся тому, что Германию снова считают «братом по оружию», а ее военные преступления забыты.

Чтобы повторить этот успех в Брюсселе, британский посол в Бельгии предложил устроить в Ватерлоо парад с участием двух тысяч английских военных. Узнав об этом, де Голль отказался принять участие в празднествах под предлогом плотного графика: он-де готовится отмечать 900 лет со дня нормандского завоевания Англии. Подобная реакция, а также страх перед тем, что Ватерлоо будет использовано фламандскими националистами для мобилизации своих сторонников в борьбе за автономию, заставил официальный Брюссель и Гаагу ограничить планы англичан скромным приемом в посольстве и богослужением в память погибших солдат всех народов. Впрочем, службу посетило несколько венценосных особ со всей Европы, высокие гости из Германии и Нидерландов, — этого было достаточно, чтобы посол отрапортовал в Лондон об успешной пиар-кампании.

Елизавета II прибывает с государственным визитом в ФРГ (18 мая 1965 года)

Фото: Willi Gutberlet / Global Look

Что же касается де Голля, то ему отомстили в 1966 году: когда Франция вышла из военной организации НАТО, штаб-квартиру альянса перенесли из Парижа в Брюссель. Близость бельгийской столицы к полю боя заставила дипломатов отметить, что США и Британия учинили де Голлю новое Ватерлоо.

В ФРГ о Ватерлоо могли вспоминать только в контексте Второй мировой. Помпезно отмечать победу Блюхера было невозможно: прусский милитаризм после 1945 года был уже некомильфо (особенно если Германия надеялась на интеграцию в Европу). Зато деньги, заработанные за годы «экономического чуда», немцы активно вкладывали в реставрацию памятников. Военные монументы среди них (например, фон Шилю в Брауншвейге или колонна Ватерлоо в Ганновере) использовались уже не для патриотическо-милитаристской пропаганды, а как места памяти и скорби. Выстраивалась новая идеологическая конструкция, в которой все немцы считались жертвами войны, развязанной Гитлером. О других жертвах Третьего рейха — евреях, гомосексуалистах, остарбайтерах, солдатах других народов — не говорилось ни слова.

Наконец, в стране, где прошла сама битва (Бельгия), ни о каком общенациональном консенсусе относительно Ватерлоо речь не шла. Напротив: фламандцы организовали митинги у голландской скульптуры «Лев Ватерлоо», требуя воссоединения с Нидерландами. В ответ франкоговорящие валлоны участвовали в ежегодных походах к монументу «Раненого орла», поставленного французами в честь героического сопротивления солдат Наполеона. Близость Ватерлоо к полю битвы при Флерюсе (1794), по итогам которой валлонские земли вошли в состав Французской республики, дала франкоговорящим бельгийцам яркие символы своего «прозябания» и надежд на независимость (или даже воссоединения с Францией). Правительство же страны выступило подчеркнуто нейтрально, представив в Королевской библиотеке Брюсселя две равнозначные выставки: «Бельгия в эпоху республики и империи» и «150 лет Ватерлоо», лишь одним словом проявив свои политически пристрастия: генерал-фельдмаршала Блюхера назвали «грубияном», притеснявшим население Нижних земель, — как немецкие оккупанты ХХ века.

Фото: Ye Pingfan / Global Look

И все же, несмотря на все обиды и трения, с ростом ЕЭС Ватерлоо все больше превращалось в символ европейского единства. Все предложения лишить поле боя статуса объекта культурного наследия (чтобы пустить на его территорию пригороды Брюсселя, административные здания НАТО и Евросоюза) встречали дружное противодействие европейских государств. В 1972 году, когда по полю собирались провести кольцевую автодорогу, МИД Франции, Британии, Германии и Нидерландов сработали как часы, бомбардируя различные бельгийские государственные органы протестами о судьбе «своих» памятников.

Гордость евроскептиков и французская обида

Вчера на Ватерлоо начали отмечать двухсотлетие великой битвы. За 50 лет многое изменилось. Федерализация Бельгии отдала большинство из 135 монументов Ватерлоо под ответственность валлонского правительства. Вместе с частными фондами валлоны активно инвестируют в развитие туризма: в 2010 году региональные власти выделили 40 миллионов евро на реставрацию и возведение новых музеев — огромная для эпохи финансового кризиса сумма! Эти расходы вполне могут окупиться: сейчас только «Льва» ежегодно осматривает 300 тысяч туристов, а скоро это число вырастет до полумиллиона. Но дело не только в деньгах: Ватерлоо — это ключевой элемент имиджа нейтральной Бельгии, как жертвы и арены почти всех вооруженных конфликтов Европы — и, в этом качестве, особо пригодной для транснационального «преодоления прошлого».

В Великобритании критически преодолевать прошлое пока не собираются: в отношении наполеоновской эпохи тон задает пышное празднование двухсотлетия Трафальгара. По всей стране прошло 2000 мероприятий (вплоть до почти анекдотической посадки 33 новых лесов). Хотя в крупнейшем смотре кораблей Королевского флота, который прошел в проливе Солент, принял участие французский премьер Жак Ширак, мало у кого возникали сомнения, что мероприятие было срежиссировано его британским коллегой — чтобы воскресить в памяти избирателей славное имперское прошлое.

Смотр кораблей Королевского флота (2005)

Фото: Mike Finn-Kelcey / Reuters

В случае Ватерлоо британское правительство сначала решило не дразнить французов, а также сэкономить деньги, и в 2011 году объявило об отказе участвовать в подготовке празднования. Но под давлением общественности, возмущенной подобным равнодушием, и вопреки возражениям лейбористов, консерваторы все-таки выделили миллион фунтов стерлингов на реставрацию замка Угомон, небольшой гарнизон которого 18 июня героически отбивал атаки французов.

Не перестали британцы использовать Ватерлоо и во внутриевропейских политических пикировках. Так, в январе 2014 года на первом этаже представительства страны в Евросоюзе выставили мраморный бюст Веллингтона, портрет военачальника почти в натуральную величину, а также картину, где он пишет официальное донесение о победе (Waterloo Dispatch). СМИ однозначно прочли эту выставку как сигнал евроскептикам: премьер Камерон-де собирается нанести Евросоюзу новое Ватерлоо, отобрав у него власть над Британией — во время референдума 2017 года о выходе страны из ЕС. Вспомнили журналисты и о том, как во время Фолклендского кризиса Маргарет Тэтчер показала госсекретарю США два новых портрета Веллингтона и Нельсона, украсивших стены Даунинг-стрит, 10. Так «железная леди» намекнула американцу, что мирные переговоры с захватившей спорные острова Аргентиной исключаются.

Франция и Германия в 2010-х годах остаются в стороне от шумихи «Ватерлоо-200» и не планируют никаких специальных мероприятий Две страны на торжественном богослужении в память павших (куда приедут европейские монархи и аристократы) представят только послы. Более того, в марте этого года французы пошли на необычный шаг — они заблокировали план чеканки памятной монеты в два евро, посвященной Ватерлоо. «Монета… будет содержать символ, который для части жителей Европы является отрицательным, и ее выпуск рискует вызвать во Франции враждебную реакцию. Это нежелательно, особенно в контексте усилий правительств еврозоны укрепить ее единство», — сообщалось в официальном письме, направленном в Совет Европы.

Монета в 2,5 евро, посвященная битве при Ватерлоо

Фото: Virginie Lefour / Zuma / Global Look

Однако 9 июня стало известно, что Бельгия вопреки позиции Франции начала чеканку монет. Власти страны воспользовались правом, согласно которому каждая из стран ЕС может чеканить у себя монеты нестандартного достоинства.

Негативное отношение французов к Ватерлоо этим не ограничивается: даже в реконструкции баталии их всего пять процентов от общего количества участников — из-за чего армию Наполеона будут изображать потомки противников императора. Двухсотлетие битвы в стране отмечается серий выставок, торжественных и грустных — о Наполеоне как благоустроителе Парижа, о папе Пие VII в гостях у императора, о пребывании Наполеона на острове Святой Елены и его мечтах уехать в Америку.

Примирение на почве романтики

Несмотря на все эти эксцессы, политические соображения относительно Ватерлоо в последние десятилетия отступили на задний план. Романтика наполеоновских войн, красота битв и униформы занимает людей куда больше имперских мечтаний и националистических мифов. Локомотивом перемен в отношении к Ватерлоо стала историческая реконструкция. «Разыгрывание» сражения проходит на бельгийских полях ежегодно, с участием от 600 до двух тысяч энтузиастов — но в 2015 году, перед глазами десятков тысяч туристов (билеты распродали еще в конце зимы!) главные эпизоды битвы воссоздают с участием 5000 солдат, 300 лошадей и 100 орудий. Реконструкция придает истории не только красочность, но и гибкость: грань между победителями и побежденными стирается все тоньше — французы, например, могут испытать себя в роли англичан или пруссаков, а через пару недель после Ватерлоо сменить униформу и отправится в Аустерлиц.

Источник

Ватерлоо. Точка невозврата

12 неудач Наполеона Бонапарта. С каждым своим очередным поражением Наполеон сам оставлял себе всё меньше шансов на возрождение. Или, если угодно, на возвращение. Вплоть до 100 дней обычно именно французский император отвергал любые предложения о достойном мире, считая их недостойными.

В 1815 году всё было иначе, Наполеон действительно жаждал мира. Сильнее этого он хотел только одного – встречи с сыном, однако Мария Луиза стал отнюдь не последней из тех, кто его предал. Союзники о мире с наполеоновской Францией слышать не желали, особенно воинственно были настроены Петербург и Лондон.

Англичане, разобравшись с испанскими проблемами, впервые за время наполеоновских войн выставили армию у северных границ Франции. Во главе её встал герцог Веллингтон, который несколько лет воевал на Пиренеях, где успел нанести поражения многим маршалам Наполеона. С самим императором судьба его разводила, но похоже, только для того, чтобы свести в последнем сражении.

Без вины виноватые

Возвращение Наполеона состоялось всего через год после отречения. Довольно странно, что после 100 дней Франции опять навязали Бурбонов, которые успели себя дискредитировать настолько, насколько это вообще возможно. Отнюдь не случайно про них было сказано: «Они ничего не забыли и ничему не научились».

Объективно на какое-то время всё было в пользу Наполеона. И как это было всегда в его жизни, когда появился шанс, Наполеон не замедлил им воспользоваться. На три месяца он был даже избавлен от необходимости оправдываться за неудачи, корректируя правду.

А ведь эта привычка едва не превратилась у императора в манию, особенно при подготовке знаменитых «Бюллетеней» на публику. После каждой новой неудачи у него непременно оказывалось всё больше объективных причин для оправдания и всё больше виноватых.

Когда император вёл свои возрождённые полки против Блюхера и Веллингтона, он и сам, судя по всем признакам, не сомневался, что сумеет решить дело в двух трёх сражениях, причём совсем не обязательно генеральных. То, как французы разделались с Блюхером при Линьи, делало такие ожидания вполне оправданными.

Если бы маршал Ней, которому надо было только выстоять при Катр-Бра против надвигающихся авангардов армии Веллингтона, не вернул в бой корпус д’Эрлона, позволив ему ударить по тылам Блюхера, разгром был бы полным. Даже успех англичан против Нея тогда уже ничего не смог бы изменить. Под Ватерлоо Веллингтон, скорее всего, просто не стал бы сражаться.

Конечно, нельзя не учитывать тот факт, что армия, выступившая в июне 1815 года против англичан и пруссаков, была намного более опытной и профессиональной, чем та, с которой Наполеон удивлял мир в прошлой, французской кампании. Но это нисколько не мешает тысячам историков продолжать упрямо разбирать ошибки маршалов Груши и Нея, самого Наполеона уже после Линьи.

Между тем исход короткой кампании не в пользу французов был окончательно решён как раз в самом первом сражении кампании – при Линьи. Ней вернул оттуда свой первый корпус, что позволило Блюхеру увести костяк прусской армии из-под преследования. Победив при Линьи, Наполеон отбросил Блюхера от англо-голландского союзника на пять с лишним лье (почти 30 километров).

Даже победившей армии, в те времена, чтобы одолеть такое расстояние, потребовалось бы больше суток, а пруссаки были изрядно биты у Линьи. Однако Блюхер, отнюдь не за красивые глаза получивший от солдат прозвище маршал «Вперёд» (Vorwärts), вновь и вновь повторял им: «То, что мы потеряем на марше, на поле боя уже не вернуть».

Просёлочными дорогами пруссаки вышли к Вавру – всего в полупереходе от позиций Веллингтона. А победоносные корпуса Груши и Жерара, после того как получили известие о том, что на соединение с Блюхером идут Бюллов и Тильман, устремились к Жемблу. Там они оказались от главных сил Наполеона на расстоянии, вдвое большем, чем пруссаки от Веллингтона. И это было результатом слепого следования приказу императора не отставать от Блюхера.

Даже гвардия умирает

От Линьи Наполеон, отрядив Груши за Блюхером, двинул свои главные силы против англо-голландской армии. К плато Мон-Сен-Жан, где расположилась 70-тысячная армия Веллингтона, корпуса Рейля и д’Эрлона, кавалерия и гвардия Наполеона, вместе с присоединившимися корпусами Нея, подошли только к вечеру 17 июня.

Вдалеке на позиции противника, по большей части скрытые за густо поросшими кустарником гребнями, медленно опускался туман. Французская артиллерия подтягивалась почти до рассвета. Наполеоновская армия, изрядно потрёпанная при Линьи, уже совсем немного превосходила силы англичан и голландцев, насчитывая примерно 72 тысячи человек.

Скорее всего, правы те исследователи, которые считают, что Груши можно было отправлять в преследование с гораздо меньшими силами, чем 33 тысячи – почти треть армии. Но Наполеон и сам чувствовал, что Блюхера он не добил, и слишком опасался за то, что старый пруссак бросит Веллингтона и предпочтёт более лёгкую добычу. Опыт прошлой кампании убеждал императора именно в этом. Тем более что к Блюхеру должны были вот-вот присоединиться отряды Бюллова и Тильмана.

Итак, утром 18 июня две армии стояли друг против друга, но начинать сражение командующие не спешили, ожидая подкреплений. Наполеон рассчитывал, что Груши сумеет оттеснить Блюхера, но не учёл тот факт, что дорога у пруссаков оказалась намного короче, а его новый маршал слишком буквально воспринял приказ на преследование.

Очевидно, герцог вообще уклонился бы от боя, если бы сам Блюхер не заверил его в том, что как минимум половину своей армии он успеет привести на поле Ватерлоо. А под его командованием, как выяснилось после подсчёта потерь при Линьи, оказалось не меньше 80 тысяч, хотя далеко не все они были готовы опять сражаться.

Сам ход сражения при Ватерлоо изучен настолько досконально, насколько это вообще возможно, и не однажды описан на страницах «Военного обозрения» (Ватерлоо. Как погибла империя Наполеона). В России классическим справедливо считается изложение событий у великого Евгения Тарле в его хрестоматийной работе «Наполеон». К нему для начала и обратимся.

«Уже с конца ночи Наполеон был на месте, но он не мог начать атаку на рассвете, потому что прошедший дождь так разрыхлил землю, что трудно было развернуть кавалерию. Император объехал утром свои войска и был в восторге от оказанного ему приема: это был совсем исключительный порыв массового энтузиазма, не виданного в таких размерах со времен Аустерлица. Этот смотр, которому суждено было стать последним смотром армии в жизни Наполеона, произвёл на него и на всех присутствующих неизгладимое впечатление.

Ставка Наполеона была сначала у фермы дю Кайю. В 11 1/2 часов утра Наполеону показалось, что почва достаточно высохла, и только тогда он велел начать сражение. Против левого крыла англичан открыт был сильный артиллерийский огонь 84 орудий и начата атака под руководством Нея. Одновременно французами была предпринята более слабая атака с целью демонстрации у замка Угумон на правом фланге английской армии, где нападение встретило самый энергичный отпор и натолкнулось на укрепленную позицию.

Атака на левом крыле англичан продолжалась. Убийственная борьба шла полтора часа, как вдруг Наполеон заметил в очень большом отдалении на северо-востоке у Сен-Ламбер неясные очертания двигающихся войск. Он сначала думал, что это Груши, которому с ночи и потом несколько раз в течение утра был послан приказ спешить к полю битвы.

В чём провинился Груши…

Здесь мы предлагаем читателю сделать первое небольшое отступление. И зададимся вопросом: зачем самому Наполеону, а вслед за ним и многочисленным создателям наполеоновской легенды вообще понадобилось сваливать едва ли не всю вину за Ватерлоо на маршала Груши?

Ведь даже победа не дала бы императору и Франции ничего, кроме продолжения новой войны, пострашнее той, что за год до этого завершилась падением Парижа и отречением Наполеона. Сам же Груши между Линьи и Ватерлоо лишь подтвердил тот факт, что к самостоятельному командованию абсолютно не способен.

Стойкость солдат Веллингтона и железная воля Блюхера, а вовсе не просчёты Наполеона и ошибки маршалов, стали главными факторами победы союзников в последнем сражении Не станем анализировать сомнительные перспективы народной войны, которую как раз после Ватерлоо многие, начиная с железного маршала Даву, считали не только возможной, но и необходимой.

Отметим лишь, что последнее из поражений Наполеона сделало для его легенды больше всех остальных. И намного больше. Но именно в последнем своём поражении император, просто обязан быть виноват меньше всего. Иначе зачем тогда вообще нужна наполеоновская легенда. И уже не важно, так ли это на самом деле.

Продолжим цитировать знаменитую книгу Е. Тарле.

«Направив против Блюхера часть конницы, Наполеон приказал маршалу Нею продолжать атаку левого крыла и центра англичан, уже испытавшего с начала боя ряд страшных ударов. Здесь наступали в плотном боевом построении четыре дивизии корпуса д’Эрлона. На всём этом фронте закипел кровопролитный бой. Англичане встретили огнём эти массивные колонны и несколько раз ходили в контратаку. Французские дивизии одна за другой вступили в бой и понесли страшные потери. Шотландская кавалерия врубилась в эти дивизии и изрубила часть состава. Заметив свалку и поражение дивизии, Наполеон лично примчался к высоте у фермы Бель-Альянс, направил туда несколько тысяч кирасир генерала Мильо, и шотландцы, потеряв целый полк, были отброшены.

Во время этой знаменитой атаки французская кавалерия попала под огонь английской пехоты и артиллерии. Но это не смутило остальных. Был момент, когда Веллингтон думал, что все пропало, — а это не только думали, но и говорили в его штабе. Английский полководец выдал свое настроение словами, которыми он ответил на доклад о невозможности английским войскам удержать известные пункты: «Пусть в таком случае они все умрут на месте! У меня уже нет подкреплений. Пусть умрут до последнего человека, но мы должны продержаться, пока придет Блюхер», — отвечал Веллингтон на все встревоженные доклады своих генералов, бросая в бой свои последние резервы».

И где ошибся Ней

Атака Нея – второй повод притормозить в цитировании. И вторая персональная ошибка императора, которую сначала он сам, а затем и преданные историки дружно приписали маршалу. Однако это не маршал постарел и утратил то ли пыл и энергию, то ли мастерство в налаживании взаимодействия родов войск.

Это Наполеон с каждой своей последующей кампанией всё больше действовал по шаблону, предпочитая прямолинейные массированные атаки. Хотя армия 1815 года, да простят читатели за повтор, была куда более опытной и закалённой, чем конскрипты прошлой кампании. Кстати, они и сами успели стать настоящими профессиональными воинами. Но, пожалуй, главное, что у Наполеона при Ватерлоо совсем плохо обстояло дело с артиллерией, и уж тут маршал Ней совершенно точно не при чём.

Нет, большинство французских пушкарей тоже были мастерами своего дела, плохо было то, что пушек у императора теперь было слишком мало, и пушки были не самыми лучшими. Несколько десятков лучших французы либо потеряли при Линьи, либо просто не успели подтянуть к плато Мон-Сен-Жан.

Ну а ещё Наполеона подвела проклятая грязь, из-за чего он лишился возможности маневрировать батареями, сосредотачивая огонь в главных пунктах. Так, как он это блистательно делал под Ваграмом, Бородином и Дрезденом. Нехватку пушек можно было бы компенсировать пехотными колоннами. И отнюдь не просто так академик Тарле отмечал, что «Наполеон не ждал пехотных резервов».

«послал в огонь ещё кавалерию, 37 эскадронов Келлермана. Наступил вечер. Наполеон послал наконец на англичан свою гвардию и сам направил её в атаку. И вот в этот самый момент раздались крики и грохот выстрелов на правом фланге французской армии: Блюхер с 30 тысячами солдат прибыл на поле битвы. Но атаки гвардии продолжаются. так как Наполеон верит, что вслед за Блюхером идёт Груши!

Вскоре, однако, распространилась паника: прусская кавалерия обрушилась на французскую гвардию, очутившуюся между двух огней, а сам Блюхер бросился с остальными своими силами к ферме Бель-Альянс, откуда перед этим и выступил Наполеон с гвардией. Блюхер этим маневром хотел отрезать Наполеону отступление. Уже было восемь часов вечера, но ещё достаточно светло, и тогда Веллингтон, весь день стоявший под непрерывными убийственными атаками французов, перешёл в общее наступление. А Груши всё не приходил. До последней минуты Наполеон ждал его напрасно».

Всё кончено

Сделаем последнее, совсем короткое отступление. Переломный момент миновал задолго до подхода пруссаков, и прекращать сражение, как считают многие военные историки, Наполеон должен был, даже не бросая в огонь гвардию.

На других участках французские войска, и особенно у Плансенуа, где дрался резерв — корпус герцога Лобау, — оказали сопротивление, но в конечном итоге, подвергаясь атакам свежих сил пруссаков, они рассеялись в разных направлениях, спасаясь бегством, и только на следующий день, и то лишь частично, стали собираться в организованные единицы. Пруссаки преследовали врага всю ночь на далёкое расстояние».

На поле битвы французы потеряли немногим больше англичан, голландцев и пруссаков – около 25 тысяч против 23 тысяч у союзников. Но после Ватерлоо очень страшными были потери в отступлении, что для наполеоновских войск – редкость. И не так важно, что Блюхер настоял на том, чтобы противнику не строили «золотые мосты», и безжалостно преследовал французов.

Важнее крушение самой наполеоновской армии, напомним вновь, куда более опытной и боеспособной, чем в 1814 году. Тот самый Груши, которого Наполеон, точнее, его апологеты потом сделали козлом отпущения, с огромным трудом вывел свои дивизии и часть разбитой армии из-под ударов врага, за что, кстати, удостоился похвалы от императора.

Похоже, император сам понимал, что он в поражении виноват куда больше, чем Груши. Иначе, зачем в его воспоминаниях переход Груши от Намюра до Парижа – после Ватерлоо, назван «одним из самых блистательных подвигов войны 1815 года».

Наполеон на Святой Елене признавался Лас-Казасу:

Мог, но не стал. Судя по всему, Наполеон испытал разочарование не только на поле боя под Ватерлоо, но и после него. И вовсе не потому, что против него вновь были не только вся Европа, выдвигавшая многотысячные армии к французской границе, но и собственная жена.

Оставалась армия, но после Ватерлоо у него не было армии, которая будет побеждать. Повторить 1793-й или 1814-й с реальными шансами на успех стало, по всем признакам, уже невозможно. А историки ещё долго будут решать кто кого предал после Ватерлоо: Франция Наполеона или всё-таки Наполеон Францию.

Известный современный публицист Александр Никонов сказал про французского императора: «Он так сильно хотел мира, что постоянно воевал». В 1815 году Наполеону судьбой было позволено оставаться в мире или же с миром меньше 100 дней.

Источник