Повесть я знаю что ты есть
Новое в блогах
Пророчество автора или где-то наверху знали, что именно так в России и будет
Бесплатная медицина и квартиры, надёжное образование без ЕГЭ, учителя и врачи в почёте и уважении. Демонстрации и парады на День Победы, а многим ветеранам Великой Отечественной лет по 50 с небольшим лет и они моложе, чем мы сейчас.
Сцена из фильма «Вечный зов»
В 1973-м году на экраны Советского ТВ вышла картина «Вечный зов». Фильм был снят по одноимённому роману Анатолия Иванова
Как и многие, мы потом пересматривали все серии не один раз. (Миллионы людей и книгу, скорее всего прочли). Однако, почему-то мы не придали тогда значения одному крохотному, но очень важному эпизоду.
Это кажется невероятным, но писатель абсолютно точно предсказал будущее нашей страны… То будущее, в котором мы живём сейчас. Будущее, которое настало для нас через почти через 50 лет.
Вот именно тот отрывок из фильма, в котором происходит диалог офицера абвера, бывшего офицера царской охранки Лахновского со своим зятем, вечным предателем и трусом, удачно маскирующимся в первых рядах компартии Петром Полиповым. (Полипов в свое время сдавал ему подпольщиков-большевиков, был провокатором):
«– Вам никогда не победить Россию! – уверенно сказал Полипов
– А вот, это позволь, Пётр Петрович… Есть только одна идеология – человек хочет ЖИТЬ и ЖРАТЬ! Причём, жить как можно дольше, а жрать, как можно слаще!
– Почему же наши солдаты идут в бой, не щадя своих жизней? В тылу женщины и дети стоят по 20 часов у станка, крестьяне отдают фронту всё до последнего зерна…
– Фанатизм! – засмеялся Лахновский, – Вы так воспитали их! Но мы заставим их вспомнить, что «своя рубашка ближе к телу»… Мы вытравим это коммунистическое, это общественное из их мозгов… Вот, закончится война, и тогда начнётся другая война. За нами идеологическая машина западного мира. Да и внутри СССР мы найдём много помощников…
– Не думаю, что найдёте много…
– Нет, не просто найдём… мы их ВОСПИТАЕМ… мы их наделаем столько, сколько нам нужно… ДЕНЬГИ СДЕЛАЮТ ВСЁ! Войну за души людей мы выиграем!
А здесь отрывок из книги, не вошедший в картину:
И когда таких, кому это безразлично, будет много, дело сделается быстро. Всю историю России, историю народа мы будем трактовать как бездуховную, как царство сплошного мракобесия и реакции. Постепенно, шаг за шагом, мы вытравим историческую память у всех людей. А с народом, лишённым такой памяти, можно делать что угодно.
Народ, переставший гордиться прошлым, забывший прошлое, не будет понимать и настоящего. Он станет бездушным ко всему, отупеет и, в конце концов, превратится в стадо скотов. Что и требуется! Что и требуется! – Вот так, уважаемый, – произнёс он голосом уже не гневным, но каким – то высокопарным.
– Я, Пётр Петрович, приоткрыл тебе лишь уголочек занавеса, и ты увидел лишь крохотный кусочек сцены, на которой эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия о гибели самого непокорного на земле народа, об окончательном, необратимом угасании его самосознания. Конечно, для этого придётся много поработать…»
Всё, как по сценарию, происходит сегодня, не так ли? А когда мы читали это произведение и смотрели одноименный фильм, то внимания не обратили на данные слова… Потому как невозможно было поверить в то, что такое может произойти!
Повесть я знаю что ты есть
Я есть, Ты есть, Он есть
Анна ждала домой взрослого сына.
Чего только не выслушала. Чего сама не наговорила. В церковь ходила. Богу молилась на коленях. Но отбила.
Победа. Теперь вот сиди и жди.
Нервы расходились. Надо взять себя в руки. Надо поговорить с собой.
«Перестань, — сказала себе Анна. — Что за фантазии? Почему в общежитии? Почему СПИД? Может, он не у женщины, а с друзьями. Пьют у кого-нибудь на кухне. Потом разойдутся».
А вдруг пьяная драка? Он ударит, его ударят, и он валяется, истекает кровью. А может, его выбросили в окно и он лежит с отсутствующим лицом и отбитыми внутренностями. Господи… Если бы он был жив, позвонил бы.
Он всегда звонит. Значит — не жив. Не жив — это мёртв.
Анна подошла к телефону, набрала 09. Спросила бюро несчастных случаев. Ей продиктовали.
— Але… — отозвался сонный голос в бюро.
— Простите, к вам не поступал молодой мужчина? — спросила Анна.
— Двадцать семь, — Во что одет?
Анна стала вспоминать.
— Валь, — сказал недовольный голос в трубке, — ну что ты заварила? Я, по-твоему, это пойло пить должна?
«У людей несчастье, а они про чай», — подумала Анна.
И в этот момент раздался звонок в дверь.
Анна бросила трубку. Метнулась к двери. Открыла.
Сбылось и первое, и второе. И женщина, и пьяный.
Правда, живой. Улыбается. Рядом — блондинка. Красивая. Анне было не до неё, глянула краем глаза, но даже краем заметила — красавица. Можно запускать да конкурс красоты.
— Мамочка, знакомься, это Ирочка. — Олег еле собирал для слов пьяные губы.
— Очень приятно, — сказала Анна.
При Ирочке неудобно было дать сыну затрещину, но очень хотелось. Прямо рука чесалась.
— А можно Ирочка у нас переночует? А то ей в общежитие не попасть. У них двери запирают.
«Так. Общежитие, — отметила Анна. — Ещё одна лимитчица».
— А из какого вы города? — спросила Анна.
— Из Ставрополя, — ответил за неё Олег.
Та из Мариуполя, эта из Ставрополя. Греческие поселения.
Анна посторонилась, пропуская молодую пару. От обоих пахло спиртным.
Они просочились в комнату Олега. Оттуда раздался выстрел. Это рухнул диванный матрас, Анна знала этот звук. Потом раздался хохот, как в русалочьем пруду. Шабаш какой-то.
Тяжело иметь взрослого сына. Маленький — боялась, что выпадет из окна, поменялась на первый этаж. Теперь в случае чего — не разменять. В армию пошёл — боялась, что дедовщина покалечит. Теперь вырос — и все равно.
Анна не могла заснуть. Вертелась. Зачем-то считала количество букв в городах: Мариуполь — девять букв, Ставрополь — десять. Ну и что? Было бы двое детей — не так бы сходила с ума. Но второго ребёнка не хотела: с мужем жили ровно, все завидовали: «Какая семья». И только он… И только она знала, как все это хрупко. Анна хотела новой любви. Не искала, но ждала. Второй ребёнок лишал бы манёвренности.
Анна ходила и смотрела куда-то вдаль, поверх головы своего мужа, как будто высматривала настоящее счастье.
Все кончилось в одночасье. Муж умер в проходной своего научно-исследовательского института. Ушёл на работу, а через час позвонили. Нету человека.
Анна сопровождала его в морг. Ехали на «скорой».
Муж лежал, будто спал. Наверное, он не заметил, что умер.
Анна не отрываясь вглядывалась в лицо, пытаясь прочитать его последние ощущения. Смотрела на живот, на то место, которое всегда было таким живым. И если там умерло, значит, его действительно нет.
Однажды приснился сон: муж сидит перед ней, улыбается.
— Ты же умер, — удивилась Анна.
— Я влюбился, в этом дело, — объяснил муж. — Встретил женщину. Не мог оторваться. Но мне было жаль тебя.
Я притворился, что умер. А вообще я живой.
Анна проснулась тогда и плакала. Она, конечно, знала, что мужа нет. Но сон показался правдой. Муж, наверное, кого-то любил, но не посмел переступить через семью.
Рвался и умер. Лучше бы ушёл.
После смерти мужа Анна осталась одна. Сорок два года. Выглядела на тридцать пять. Многие претенденты распускали слюни, как вожжи. Однако семьи не получалось. У каждого дома была своя семья. Норовили записаться в сынки, чтобы их накормили, напоили, спать уложили и за них бы все и проделали.
Была, конечно, и любовь, что там говорить… Чудной был человек, похожий на чеховского Вершинина: чистый, несчастный и жена сумасшедшая. И нищий, конечно. Это до перестройки. А в последнее время вступил в кооператив, стал зарабатывать две тысячи в месяц. Нули замаячили. Не человек — гончая собака. И уже ни томления, ни страдания — завален делами выше головы. Некогда?
Сиди работай. Устал? Иди домой. Он обижался, как будто ему говорили что-то обидное. Он хотел ещё и любви в придачу к нулям.
В один прекрасный день Анна поняла: у неё все было.
В прошедшем времени. Плюсквамперфект. И то, что казалось временным, и было настоящим: муж, дом, общий ребёнок. Семья. Но мужа нет. И дальше — тишина. Самый честный союз — это союз с одиночеством.
Женщина не может без душевного пристанища. Пристанище — сын. Умница. Красавец. Перетекла в сына.
А сын за стеной перетекает в Ирочку. Из Ставрополя. Десять букв. Мариуполь — девять. А что ещё остаётся? Только буквы считать.
Ирочка проснулась в час дня.
За это время Олег встал, сделал завтрак, позавтракал, ушёл на работу и сделал плановую операцию.
Повесть я знаю что ты есть
Я есть, Ты есть, Он есть
Я ЕСТЬ. ТЫ ЕСТЬ. ОН ЕСТЬ
Анна ждала домой взрослого сына.
Чего только не выслушала. Чего сама не наговорила. В церковь ходила. Богу молилась на коленях. Но отбила.
Победа. Теперь вот сиди и жди.
Нервы расходились. Надо взять себя в руки. Надо поговорить с собой.
А вдруг пьяная драка? Он ударит, его ударят, и он валяется, истекает кровью. А может, его выбросили в окно и он лежит с отсутствующим лицом и отбитыми внутренностями. Господи. Если бы он был жив, позвонил бы.
Анна подошла к телефону, набрала 09. Спросила бюро несчастных случаев. Ей продиктовали.
Анна стала вспоминать.
И в этот момент раздался звонок в дверь.
Анна бросила трубку. Метнулась к двери. Открыла.
Сбылось и первое, и второе. И женщина, и пьяный.
При Ирочке неудобно было дать сыну затрещину, но очень хотелось. Прямо рука чесалась.
— А можно Ирочка у нас переночует? А то ей в общежитие не попасть. У них двери запирают.
Та из Мариуполя, эта из Ставрополя. Греческие поселения.
Анна посторонилась, пропуская молодую пару. От обоих пахло спиртным.
Они просочились в комнату Олега. Оттуда раздался выстрел. Это рухнул диванный матрас, Анна знала этот звук. Потом раздался хохот, как в русалочьем пруду. Шабаш какой-то.
Анна ходила и смотрела куда-то вдаль, поверх головы своего мужа, как будто высматривала настоящее счастье.
Все кончилось в одночасье. Муж умер в проходной своего научно-исследовательского института. Ушел на работу, а через час позвонили. Нету человека.
Анна сопровождала его в морг. Ехали на «скорой».
Муж лежал, будто спал. Наверное, он не заметил, что умер.
Анна не отрываясь вглядывалась в лицо, пытаясь прочитать его последние ощущения. Смотрела на живот, на то место, которое всегда было таким живым. И если там умерло, значит, его действительно нет.
Однажды приснился сон: муж сидит перед ней, улыбается.
Я притворился, что умер. А вообще я живой.
Анна проснулась тогда и плакала. Она, конечно, знала, что мужа нет. Но сон показался правдой. Муж, наверное, кого-то любил, но не посмел переступить через семью.
Рвался и умер. Лучше бы ушел.
После смерти мужа Анна осталась одна. Сорок два года. Выглядела на тридцать пять. Многие претенденты распускали слюни, как вожжи. Однако семьи не получалось. У каждого дома была своя семья. Норовили записаться в сынки, чтобы их накормили, напоили, спать уложили и за них бы все и проделали.
Сиди работай. Устал? Иди домой. Он обижался, как будто ему говорили что-то обидное. Он хотел еще и любви в придачу к нулям.
В один прекрасный день Анна поняла: у нее все было.
Ирочка проснулась в час дня.
За это время Олег встал, сделал завтрак, позавтракал, ушел на работу и сделал плановую операцию.
В учебной программе шли большие перемены. Историю СССР практически переписывали заново. Дети не сдавали экзамен.
Анна сидела за столом. Работа шла плохо, потому что в доме находился посторонний человек.
Наконец задвигалось, зашлепало босыми ногами, зажурчало душем.
Из ванной явилась Ирочка в пижаме Олега. Утром она была такая же красивая, как вечером. Даже красивее.
Безмятежный чистый лоб, прямые волосы Офелии, промытые молодостью синие глаза. Интересно, если бы Офелия переночевала у Гамлета и утром явилась его мамаше, королеве.
Анна не помнила точно, почему Офелия утопилась.
Эта не утопится. Всех вокруг перетопит, а сама сядет пить кофе с сигаретой.
Ирочка села к столу и стала есть молча, не глядя на Анну. Как в купе поезда.
— Я учусь в университете, на биофаке.
Музыка. исполнение Елены Чичериной
я знаю, что Вы есть,
и большего не надо,
любовь и Ваша честь –
две высшие награды…
в забвенья час ночной
соприкасаюсь с Вами
то чувственной волной,
то нашими стихами…
прощенья терпкий вкус
пригубила когда-то…
с тех пор бокал мой пуст,
но не прощанья дата…
воспоминаний том
читая, вдруг поймёте:
две жизни – на излом,
но две звезды на взлёте…
Рейтинг работы: 32
Количество отзывов: 7
Количество сообщений: 8
Количество просмотров: 313
© 24.04.2017г. Елена Чичерина
Свидетельство о публикации: izba-2017-1962702
Просто жить и чувствовать на полную катушку!Спасибо, рада видеть, Володя.
Рада видеть в гостях, Мариночка. Стихи Ирины вызывают сопереживание.
Именно диалог, найденный на страничке Галины, меня разволновал. Поразительна точность передачи чувств в строчках Ириши. Страдание от невозможности и надежда на. ваш взгляд более драматичен, пожалуй, трагичен. сила искусства- движение живого чувства в словах.
Тоска по осмысленной жизни
Тоска по осмысленной жизни Каждую новую книгу пишешь в надежде изменить мир
Одному из самых видных отечественных прозаиков Роману Сенчину исполняется 50 лет. Беседуем с ним об экзистенциальном значении литературы, «вредном» Достоевском и «полезном» Толстом, а также о самом честном жанре – автофикшен.
– Роман, я прочитала практически все твои книги. И каждый раз, читая новую вещь, ощущала экзистенциальный ужас от того, в какой беспросветной обыденности существуют герои. У тебя никогда не возникало идеи создать духовно сильного героя, преодолевающего инерцию собственной жизни, дерзнувшего что-то изменить в окружающем мире?
– Идея, а вернее, желание может, и возникало, но таких сюжетов жизнь даёт очень мало, а воображение у меня слабо работает. К тому же такие люди и в реальности, и в литературе – исключения, а меня интересует средний человек. Может, это звучит неполиткорректно – «средний человек», но тем не менее. Абсолютное большинство из нас – средние. Но при этом каждый особенный, даже уникальный. У каждого свой характер, свои переживания, проблемы. И каждый достоин стать прототипом литературного произведения. По-моему. Вот о таких людях мне и хочется писать. Беспросветной обыденности я в своих вещах не чувствую, но могу предположить, что я необъективен. Читателям виднее.
– Интересно, что после прочтения твоих произведений катарсис всё-таки возникает. Как думаешь, за счёт чего это происходит? Ведь у героев практически не остаётся надежды не то что на счастливую жизнь, а хотя бы просто на осмысленное существование.
– Может быть, эффект в том, что я пытаюсь вложить такой посыл: живите осмысленно, не тратьте дни попусту, что-то делайте, чем-то увлекитесь. Мне жалко и свою жизнь, и жизни других людей – большинство из нас живёт пустовато. А мы ведь наделены разными способностями, разумом, каким-никаким, но умом. Для чего-то в нас это вложено.
– Да, если попытаться определить какую-то общую идею твоих книг, то это, наверное, оправдание человеческого существования. Каждый из героев абсолютно, болезненно, отчаянно несчастен, а атмосфера многих вещей очень чеховская. Чехов – один из любимых писателей? Часто ли его перечитываешь?
– Ну да, наверное, и оправдание существования, и сожаление, что у многих это просто существование. Многие мои знакомые ненавидят свою работу – они учились одному, а на жизнь зарабатывают другим. Это трагедия. Немалую часть изводит непонятное томление по чему-то большему, настоящему. Опять же многих выматывает невозможность воплотить свои мечты, реализовать цели. Чехов как раз в основном и писал о таких людях. Он не то чтобы в числе моих любимых писателей, но я его часто перечитываю. И его проза с каждым разом – чем старше я становлюсь – кажется мне всё более мрачной и всё более честной.
– Кто ещё из писателей дорог и важен? Кого из классиков следует, на твой взгляд, перечитывать всю жизнь?
– С одной стороны, важны и дороги такие, как Шукшин, Распутин, Борис Екимов, с другой – Луи Селин, Генри Миллер, Эдуард Лимонов как автор «Это я, Эдичка» и «В Сырах». Отсюда и мои метания в собственных попытках писать – то пишу о деревне, глубинке, то о мегаполисе, городских маргиналах. Кого стоит перечитывать… Да всю русскую классику и стоит перечитывать. Произведения Льва Толстого, Гончарова, Писемского, Тургенева совершенно по-разному воспринимаются юным, молодым, зрелым человеком.
– В одном из интервью ты назвал Достоевского «вредным писателем», потому что он искажает представление о русском народе. Почему у тебя возникло такое ощущение? И кого тогда можно назвать писателем «полезным» с этой точки зрения?
– Да, Достоевский сконструировал своих героев. Это грандиозно. Беда в том, что иностранцы воспринимают русских такими, какими их вывел Фёдор Михайлович. Ищут его героев в реальной России. Да и сами мы, вольно или невольно, если не хотим быть похожими, скажем, на Дмитрия Карамазова или Настасью Филипповну, то оправдываем свои закидоны тем, что такое же было у героев Достоевского. И наслаждаемся новыми закидонами. Куда полезней Лев Толстой, но его читают намного меньше людей, чем Достоевского.
– Несколько лет ты вёл семинар в Литинституте вместе с Александром Рекемчуком. Что дал тебе этот опыт? И какие азы должен постичь начинающий прозаик?
– По сути, эти три года я был ассистентом Александра Евсеевича. Может быть, он готовил меня себе на замену. Много позже он просил меня взять его семинар прозы, но я уже жил не в Москве… Вообще же Литературный институт очень нужен, а для некоторых, особенно живущих вдали от столиц, спасителен. Лично мне Литинститут очень помог. Я поступил туда достаточно взрослым, в двадцать четыре года, но совершенно неприкаянным, потерянным, почти бездомным. До Лита я много где пробовал учиться, работать, но нигде не удерживался. В Лите я понял, что вот то место, где я хочу учиться, семинары буквально окрыляли – Александр Евсеевич за полтора часа накачивал нас уверенностью, что мы можем написать настоящее, грандиозное. Из его семинара вышло много достаточно известных литераторов. Причём очень разных. Несколько имён: Александр Сегень, Вероника Кунгурцева, Владимир Березин, Алексей Цветков, Илья Кочергин, Ирина Богатырёва, Ольга Брейнингер, Александра Шалашова… Про азы… В Литературном институте технически писать не учат. Там помогают напитаться культурой от природы способным к писательству, самокритичнее к себе относиться. Александр Евсеевич помогал рекомендациями публиковаться. Он был сторонником того, что молодых не стоит мариновать. Когда читаешь свою вещь в журнале, по-другому её воспринимаешь, нередко становится стыдно, и новую пишешь уже серьёзнее, тщательнее.
– Сегодня, во времена дефицита идей, должна ли литература способствовать внутреннему росту читателя? Утешать, подбадривать, давать надежду? И изменилась ли её роль на фоне всё возрастающего пленения умов гаджетами?
– Литература сейчас находится действительно в сложном положении. Она не может конкурировать с компьютерными играми и всем прочим. Человеку куда легче включить телевизор или поднять крышку ноутбука, чем открыть книгу. Есть ещё чудаки, которые не представляют свою жизнь без книги, но их становится меньше и меньше. Но именно книги как раз и способствуют внутреннему росту человека. Да. Книги, которые читаешь глазами, а не слушаешь, становятся твоими друзьями и наставниками. Правда, качество книг упало. Содержательное качество. Даже в плане редакторского глаза, корректуры. И это неправильно, когда говорят, что по-настоящему талантливый и образованный писатель не нуждается в редакторе, корректоре. И Пушкин нуждался, и Лев Толстой… Сейчас в книгах запредельное количество грамматических ошибок, стилистических, исторических, логических ляпов. Порой хочется посоветовать какую-нибудь книгу, но вспомнишь про все эти ошибки – и не советуешь. В том числе и с моими бывает так. Читая свою книгу, не так давно изданную, я увидел, что вместо «турникет» написал «турник». Конечно, виноват я. Но в выходных данных указано, что у книги есть редакторы, есть корректор. Они-то могли подсказать невнимательному автору. Но, сдаётся мне, рукопись они не читали…
– Какое произведение у себя считаешь самым удачным? И возникало ли ощущение, что какую-то вещь критики перехвалили или недохвалили?
– Могу ответить так, как отвечают многие: самым удачным считаю то, которое сейчас пишу. По сути, каждая опубликованная вещь становится неудачей. Пишешь ведь с мыслью, что, когда это станет доступно читателю, мир перевернётся, люди станут жить иначе, цивилизация изменится. Да и сам ты тоже. Но этого не происходит, и садишься писать новое с тем же желанием… Насчёт перехвалили и недохвалили… Я не предполагал, что «Елтышевы» станут моей визитной карточкой, по ним будут судить, что я написал до них и после них. Немного обидно, что почти незамеченными оказались книги «Лёд под ногами» и «Информация». Не так давно появились статистические выкладки, что опубликованная в феврале в журнале «Новый мир» моя повесть «Золотые долины» – одна из самых популярных у читателей. Но отзывов о ней почти нет. Два-три коротеньких. Впрочем, мне грех жаловаться на то, что мои тексты не замечают и не обсуждают, – есть немало талантливых литераторов, на которых критики и литературные журналисты вообще не обращают внимания. А это для пишущего человека убийственно. Поэтому есть те, кто радуется и тому, что их книги растаптывает Кузьменков и компания, – хоть что-то…
– Какую цель ставишь перед собой как писатель? Понятно, что мастерство уже давно пришло, есть большой жизненный опыт, есть неослабевающее желание писать. Но – что дальше?
– Жизнь постоянно даёт мне сюжеты. От большинства я отпихиваюсь, стараюсь забыть. Те, что не забываются, становятся повестями и рассказами. В общем, пусть так и продолжается.
– Знаю, что ты читаешь довольно много книг по работе. Произведения из лонг- и шорт-листов различных премий, вот и у нас в «ЛГ» ведёшь свою рубрику «Прочитаем с Романом Сенчиным». Есть ли, на твой взгляд, будущее у русской литературы? И какой жанр сегодня развивается наиболее плодотворно?
– Будущее есть. Иногда, встречая одно за другим слабые произведения, приходишь в уныние, но потом встречается настоящая книга или рассказ в каком-нибудь журнале, и вера в литературу возвращается. Сегодня развиваются на равных многие жанры. Я приветствую так называемый автофикшен. Он ведёт свою историю в русской литературе с протопопа Аввакума, и в нём появилось немало великих произведений. Поэтому, когда говорят с ухмылкой: «Пишет о себе любимом», я часто отвечаю: «Ну а о ком писать, если хочешь писать честно? Кого человек знает, кроме себя?» К тому же писатель всю жизнь не может писать о себе и от первого лица – уход в другие жанры неизбежен.
– Понятно, что юбилей, с одной стороны, просто очередная цифра, с другой – всё-таки некая веха в жизни. Что для тебя значит – прожить полвека?
– Конечно, полтинник – солидный срок. Из этих пятидесяти лет тридцать пять я занимаюсь тем, что записываю то, что происходит со мной, с моими родными, близкими людьми, пытаюсь переложить в форму прозы некоторые значимые события в жизни страны. В общем, занимаюсь тем, чем хочу заниматься. Иногда это даёт ощущение счастья. Да и реальное моё существование, считаю, нескучное. Будет что вспомнить под капельницей.
Поздравляем нашего автора и друга Романа Сенчина с 50-летием!
Желаем здоровья, новых книг и заслуженных премий!
«ЛГ»-досье
Роман Сенчин родился в 1971 году в городе Кызыле. Окончил Литературный институт имени А.М. Горького. Публиковался в журналах «Новый мир», «Знамя», «Сибирские огни», «Наш современник», «Дружба народов», «Урал», «Огни Кузбасса», еженедельниках «Литературная газета», «Литературная Россия» и других изданиях. Автор двух десятков книг, в том числе «Ничего страшного», «Московские тени», «Елтышевы», «Зона затопления», «Дождь в Париже», «Нулевые». Проза переведена на немецкий, английский, французский, финский, китайский языки.
Лауреат премий «Эврика», «Ясная Поляна», «Большая книга», премии правительства Российской Федерации в области культуры. Живёт в Екатеринбурге.