божок вселенной человек таков каким и был он испокон веков смысл
Прочитал в одной известной книжке Гёте. Не любил он людей 🙂
Дубликаты не найдены
КТО не любил людей? Вы весь-то текст читали? :))
Приведённый отрывок — слова Мефистофеля (Сатаны) к Богу, в которых он сокрушается, что человек не пользуется разумом, дарованным Богом, и живёт как скот. И далее Сатана выражает своё чаяние — «лучше» бы человек вовсе был без разума, был никто и звать никак, сидел бы тихо и не высовывался. Потому что абсолютное НИЧТО — самое то для дьявола.
Собственно, поэтому _дьявола_ и называют врагом рода человеческого, что не любит он людей 🙂
«Когда ты в душе романтик, но девушки этого не ценят» или «история о моих знакомствах»
Гёте. «Фауст». Библиотека доктора.
Гёте вынашивал планы написания «Фауста» более шестидесяти лет! В поэму включены отрывки и зарисовки, датированные практически всей протяженностью жизни поэта. Не удивительно, что столь основательно обдуманное произведение явилось жемчужиной, увенчавшей скалу германской литературы.
Трагедия «Фауст» как раз о причинах «кризиса» успешного человека. Достигнутые цели не удовлетворяют запросов, и чем выше уровень организации, чем менее материальны требования, тем очевидней несоразмерность возможностей их достижения, тем глубже пропасть отчаяния, губительного для психики.
Герой Гёте много достиг, даже взялся воспитать себе помощника, который должен будет «подхватить флаг» когда ноша станет непосильной. Заглянув «за горизонт» он видит, сколь ничтожны были его потуги, как велик и непостижим мир. Насколько высока была заплаченная цена, и сколь ничтожны результаты этой чудовищной мены.
И именно в момент этих переживаний он попадается на уловку Сатаны, ровно так же, как позже ловит жертв, где самостоятельно, стремясь к достижению ли человеческой гармонии, идеальной ли красоты, а где с помощью силы нового знакомого, замыкая цепь гибельной спирали, ведущей в ад. Находясь уже внутри интриги повелителя Тьмы, все попытки спастись, приводят лишь к гибели всё новых и новых душ, до тех пор, пока не наступает полная духовная слепота, приводящая к окончательной, физической гибели заблудшего бедолаги, попавшего в сети дьявола и запутавшегося в них.
Сколь гротескным и символичным не казалось бы это произведение, я точно знаю, что многое именно так и происходит. К сожалению.
Всевышний и творение
Божок вселенной, человек таков,
Каким и был он испокон веков.
Он лучше б жил чуть-чуть, не озари
Его ты божьей искрой изнутри.
Он эту искру разумом зовёт
И с этой искрой скот скотом живёт.
Творец наш, Суперъестество,
Оплот и Двигатель Вселенной!
Ты из Ничто пронзаешь Всё –
и возвращаешься, Нетленный.
Одновременный здесь и там,
воображением крылатым
вращаешь каждый в мире атом
и всё, что создал Лично Сам.
Рожденье звёзд, алмаз и грязь –
послушны Твоему порыву,
и мы возносим не ленясь
хвалу реликтовому взрыву.
А новь сменяла старину.
И сотворил Ты, вровень чуду,
Христа, Пилата, Руфь, Иуду
и Ангелов, и Сатану…
Где архитектор, там вандал.
Лишь, Диалектик Беспокойный,
Ты «искру божию» нам дал –
и тут как тут явились войны.
Глянь на Бейрут или Париж,
о Осеняющий добром всё:
мы непомерно лжём, дерёмся –
и ждём, что всё Ты нам простишь!
Клюём, как злое вороньё,
друг друга яростно и смертно –
и свято верим, что Твоё
долготерпенье милосердно.
И это – истина, хотя –
по нашим собственным приматам! –
Тебе бы следовало матом
прогнать паскудное дитя.
Как восемь тысяч лет тому
изгнал Адама из Эдема!
С тех пор в адамовом дому –
всё тот же грех: открыта тема.
Но, не спеша ни в ад, ни в рай,
я влез в Твою прерогативу.
Передерзил Твой раб, прости уж!
А если нужно, покарай.
Когда-то я, хоть не был пьян,
сказал нахально и без трюков:
мол, я – «не из самаритян,
что тешат Бога мёдом звуков».
Я источаю здесь не мёд,
но неизбежную банальность:
Твоя благая уникальность
меня заведомо ведёт!
Какая скука для Тебя
(со мною точно б так и было) –
взирать, не злобясь, а любя
на нас с рожденья до могилы!
Толкать нас, грешных, в тупики,
потом – вытаскивать оттуда…
А мы, не сознавая чуда,
ершимся, смыслу вопреки.
За что бы нас Тебе прощать?
Бельмом в глазу Твоём торчим мы!
И если б не Твоя печать,
прощенью не было б причины.
Мы по природе – сущий прах,
трясущийся по бездорожью,
и лишь ЛЮБОВЬЮ Силу Божью
крепим во всех Твоих мирах.
Не отрекаясь от словес,
что дерзко здесь наговорил я,
хвалю я семь Твоих небес
и те божественные крылья,
что от благих Своих щедрот
Ты человеку выдал мудро.
Дни, ночи, вечера и утра –
я славлю! Ночи напролёт.
Диалог Фауста и Мефистофеля. основная информация
Диалог Фауста и Мефистофеля.
К Тебе попал я, Боже, на прием, чтоб доложить о нашем положенье. Я о планетах говорить стесняюсь, Я расскажу, как люди бьются, маясь. Божок вселенной, человек таков, каким и был он испокон веков. Он лучше б жил чуть-чуть, не озари его Ты божьей искрой изнутри. Он эту искру разумом зовет и с этой искрой скот скотом живет.
Таким, как ты, я никогда не враг. Из духов отрицанья ты всех мене, бывал мне в тягость, плут и весельчак. Из лени человек впадает в спячку. Ступай, расшевели его застой.
Мефистофель Прекрасная черта у старика так человечно думать и о черте.
Я, образ и подобье божье, я даже с ним, с ним, низшим, несравним! Где нет нутра, там не поможешь потом. Цена таким усильям медный грош. Учитесь честно достигать успеха и привлекать благодаря уму. Пергаменты не утоляют жажды. Ключ мудрости не на страницах книг. Кто к тайнам жизни рвется мыслью каждой, в своей душе находит их родник. А то, что духом времени зовут, есть дух профессоров и их понятий, который эти господа некстати за истинную древность выдают.
Я, названный подобьем божества, возомнил себя и вправду богоравным.
«Вначале было Слово». «Вначале мысль была». Могла ли мысль в созданье жизнь вдохнуть? «Была в начале сила». «Вначале было дело», – стих гласит. Бог, обитающий в груди моей, Влияет только на мое сознанье. На внешний мир, на общий ход вещей не простирается его влиянье.
Кто я? Мелочный вопрос в устах того, кто безразличен к слову, Часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла. Я дух, всегда привыкший отрицать. Творенье не годится никуда. Итак, я то, что ваша мысль связала с понятьем разрушенья, зла, вреда. Вот прирожденное мое начало, Моя среда. Я верен скромной правде. Только спесь людская ваша с самомненьем смелым себя считает вместо части целым. Я – части часть, которая была когда-то всем и свет произвела.
Свет этот – порожденье тьмы ночной и отнял место у нее самой. Он с ней не сладит, как бы ни хотел. Его удел – поверхность твердых тел. Он к ним прикован, связан с их судьбой, лишь с помощью их может быть собой, и есть надежда, что, когда тела разрушатся, сгорит и он дотла. Мир бытия – досадно малый штрих среди небытия пространств пустых, Не завладей я областью огня, местечка не нашлось бы для меня.
Как ни плоха среда, но все подобны, И человек немыслим без людей. Я дам тебе, чего не видел свет. Ты ж мне черкни расписку долговую, Изволь тут расписаться каплей крови. Кровь, надо знать, совсем особый сок.
Вселенная во весь объем доступна только провиденью. У бога светозарный дом, Мы в беспросветной тьме живем, вам, людям, дал он во владенье чередованье ночи с днем. Но жизнь, к несчастью, коротка, а путь до совершенства дальний, нужна помощника рука. Бесстрашье льва, оленя ход, страсть итальянца, твердость шведа как претворить в одну черту двуличие и прямоту. Все мыслимое охвати, стань микрокосмом во плоти. Ты – то, что представляешь ты собою. Ты – это только ты, ни что иное. Ты в близорукости не одинок, Так смотрите вы все на это дело. А нужен взгляд решительный и смелый, большой ли пользы истиной достигнешь. Что, скажем, выше лба не перепрыгнешь? Да, каждый получил свою башку, свой зад, и руки, и бока, и ноги. Брось умствовать! Схоластика повадки напоминают ошалевший скот, который мечется кругом в припадке, а под ногами сочный луг цветет. Водотолченье в ступе.
Таинственного мирозданья и вещества живой состав, живой не создадите ткани. Спешат явленья обездушить, забыв, что если в них нарушить одушевляющую связь, То больше нечего и слушать. «Encheiresis naturae». Записывайте мыслей звенья. Как будто эти откровенья продиктовал вам дух святой.
Богословье. Наука эта – лес дремучий. Не видно ничего вблизи. Исход единственный и лучший: Профессору смотрите в рот и повторяйте, что он врет. Спасительная голословность избавит вас от всех невзгод, Поможет обойти неровность и в храм бесспорности введет. Бессодержательную речь всегда легко в слова облечь. Из голых слов, ярясь и споря, возводят здания теорий. Eritis sicut Deus, scientes bonum et malum.
Спасен высокий дух от зла Произведеньем божьим: «Чья жизнь в стремлениях прошла, Того спасти мы можем». Вы духами нас падшими зовете, меж тем гораздо больше есть
причин, как колдунов, винить вас в привороте, прельщающем и женщин и мужчин! Вы тоже не родня ли Люциферу? Душа нейдет из грязной оболочки, ей дорога вонючая дыра.
Конец? Нелепое словцо! Чему конец? Что, собственно, случилось? Раз нечто и ничто отожествилось, то было ль вправду что-то налицо? Зачем же созидать? Один ответ; Чтоб созданное все сводить, на нет. «Все кончено». А было ли начало? Могло ли быть? Лишь видимость мелькала. Зато в понятье вечной пустоты двусмысленности нет и темноты.
Сверчок. Коллежский секретарь. Гл. 44. Божок вселе
Часть 2
Коллежский секретарь
44
Божок вселенной
Много вопросов возникает из наших с Чаадаевым философических бесед.
Мне многое непонятно!
Неужели во мне лежит божественное начало?
Я божок вселенной?
А если я афеист?!
А как же мои страсти?
А мои личные пороки?
А траходром без разбора?
Чего только не насобачено в моей низменной душонке!
И тут снова звучит рефреном.
Как попасть к Господу на прием?
Как разобраться в своей сущности?
У Мефистофеля это получилось!
Черт заключил договор и с Богом, и с человеком.
Правда, участвовал в этом поэт Гете.
К тебе попал я, боже, на прием,
Чтоб доложить о нашем положенье.
Вот почему я в обществе твоем
И всех, кто состоит тут в услуженье.
Но если б я произносил тирады,
Как ангелов высокопарный лик,
Тебя бы насмешил я до упаду,
Когда бы ты смеяться не отвык.
Я о планетах говорить стесняюсь,
Я расскажу, как люди бьются, маясь.
Божок вселенной, человек таков,
Каким и был он испокон веков.
Он лучше б жил чуть-чуть, не озари
Его ты божьей искрой изнутри.
Он эту искру разумом зовет
И с этой искрой скот скотом живет.
Прошу простить, но по своим приемам
Он кажется каким-то насекомым.
Полу летя, полу скача,
Он свиристит, как саранча.
О, если б он сидел в траве покоса
И во все дрязги не совал бы носа!
И это все? Опять ты за свое?
Лишь жалобы да вечное нытье?
Так на земле все для тебя не так?
Да, господи, там беспросветный мрак,
И человеку бедному так худо,
Что даже я щажу его покуда.
А худо мне от того, что во мне ведут извечную борьбу божья искра и человеческая самость!
Цель всемирной истории в преодолении мною, божком, моего личного начала?
Глядишь, тут и все за мной бросятся преодолевать себя?
Вся жизнь человечества – один грандиозный процесс преображения?
Эту одну работу делает наш дух в высших сферах своего существования?
А если духа нет?
Если человек создан из мертвых, неизменяемых глыб?
То.
Помните веселого и мудрого Беранже!
Но самый визгливый из всех поросят
Сказал им: «О, братья мои!
Все взрослые свиньи «хрю-хрю» говорят,
Довольно визжать вам «и-и»!
Послушайте, братья, как я говорю.
Чем хуже я взрослой свиньи?»
Бедняжка! Он думал, что скажет «хрю-хрю»,
Но жалобно взвизгнул: «И-и!»
С тех пор перестали малютки играть,
Не рылись в грязи и в пыли.
И все оттого, что не смели визжать,
А хрюкать они не могли!
А Чаадаев витийствовал!
Ни идеал, ни произведение искусства, ни какую-либо ценность, ни учреждение, ни уровень зарплаты, ни торговую сделку не следует представлять как обычную «вещь», не имеющую отношения к воссозданию и новому возрождению в живом, осязаемом мире, т. е. в индивидуальной жизни. Жизни неведомы какие-либо абсолютные единицы, но только центры отношений, непрерывные процессы единения, ибо действительность невозможно раздробить на отдельные, сами по себе существующие куски. Поэтому каждая фаза жизни и форма её проявления есть член системы отношений и может быть осмыслена только в отношении к другим членам или ко всей системе в целом. И тут в определении фаз непрерывного, нерасчленяемого потока жизни исключаются крайности утверждения, как полной идентичности, так и ее отрицания.
Верить в то, что творец деяний суть тот же, кто пожинает их плоды (в следующей жизни),— это одна крайность. Верить в то, что творец деяний и тот, кто пожинает их плоды, суть две различные индивидуальности — это другая крайность.
Истина лежит между крайностями!
Чаадаев строит процесс преображения так, что наша душа или дух вдет работу в высших сферах своего существования. Ни любовь, ни знания, ни красота не имеют самостоятельной ценности: их смысл лишь в том, что они отвращают человека от него самого и погружают его в сферу бескорыстного, безличного. Но и вся материальная жизнь только с виду довлеет себе; на деле и она служит всецело той же задаче.
Человеческий разум свободен!
Только добровольное согласие человеческого разума может доставить торжество божественному началу в нас.
Человеческий разум должен раскрыть все потенции нашей личной, плотской стихии, осуществить все ее возможности и, доведя ее до наивысшей сложности и силы, пропитать ее духом, так сказать, до самого дна.
Отсюда вся сложность человеческой истории.
Все это громадное развитие материальных сил, эта необозримая махровость человеческой культуры с ее бесчисленными формами, интересами, взаимодействиями, антагонизмами – не что иное, как один колоссальный механизм для овеществления плотского начала в нас, без чего невозможно его полное претворение духом.
Этот стихийный религиозный процесс совершается с самого начала человеческой истории, но в последнюю, высшую свою стадию он вступил только с пришествием Христа; тут он принял форму самостоятельного нравственного акта, путем которого человек из объекта становится делателем божьего дела. Чрез Христа человек непосредственно соприкасается с бесконечной сущностью, в любви к нему он добровольно отрекается от личной воли. Только в этом одном истинный смысл христианства. Если Христос велит нам любить ближних, как самих себя, то это имеет лишь ту цель, чтобы отклонить нашу любовь от самих себя. И христианство могучим ферментом вошло в жизнь человечества. Глубокая ошибка видеть в нем только систему верований или субъективное настроение. Нет, христианство – имманентная божественная сила, действующая в человечестве как стихия, – его внутреннее пластическое начало.
Получается странная картина.
Без Христа нет развития истории.
Христос совершает все деяния для чего ли для кого?
Христос – вещь в себе!
Но это крайность!
Одна крайность!
Христос делает все деяния только для человека.
Христос вочеловечен – другая крайность!
Где же истина?
Истина – посередине!
Эта истина существует во времени… Она с прошлым, настоящим и будущим.
Божок вселенной человек таков каким и был он испокон веков смысл
Комический актер
Директор
Господь, небесное воинство, потом Мефистофель. Три архангела.
Рафаил
Гавриил
Михаил
Все втроем
Мефистофель
Господь
Мефистофель
Господь
Мефистофель
Господь
Мефистофель
Господь
Мефистофель
Господь
Мефистофель
Господь
Пройдя все ярусы подряд,
Сойти с небес сквозь землю в ад. — Директор имеет в виду не путь Фауста и его гибель (в духе старой народной книги о докторе Фаусте), а широту замысла трагедии, действительно обнимающей и землю, и небо, и ад.
Этот второй пролог писался в 1797–1798 годах. Закончен в — 1800 году. Как известно, в ответ на замечание Гете, что байроновский «Манфред» является своеобразной переработкой «Фауста» (что, впрочем, нисколько не умаляло в глазах Гете творения английского поэта), задетый этим Байрон сказал, что и «Фауст», в свою очередь, является подражанием великому испанскому поэту-драматургу Кальдерону (1600–1681); что песни Гретхен не что иное, как вольные переложения песен Офелии и Дездемоны (героинь Шекспира в «Гамлете» и «Отелло»); что, наконец, «Пролог на небе» — подражание книге Иова (библия), «этого, быть может, первого драматурга». Гете познакомился с Кальдероном значительно позже, чем взялся за работу над «Фаустом», и едва ли когда-либо находился под влиянием испанского поэта. Монологи и песни Гретхен только очень косвенно восходят к песням и монологам Офелии и Дездемоны. Что же касается книги Иова, то заимствование из нее подтверждено самим Гете: «То, что экспозиция моего «Фауста» имеет некоторое сходство с экспозицией Иова, верно, — сказал Гете своему секретарю Эккерману, обсуждая с ним отзыв Байрона, — но меня за это следует скорее хвалить, чем порицать». Сходство обеих экспозиций (завязок) тем разительнее, что и библейский текст изложен в драматической форме.
В пространстве, хором сфер объятом,
Свой голос солнце подает,
Свершая с громовым раскатом
Предписанный круговорот. — В этих стихах, как и в первом акте второй части «Фауста», Гете говорит о гармонии сфер — понятии, заимствованном у древнегреческого философа Пифагора (580–510 гг. до н. э.).