Что мешает мне креститься
Правкруг.рф
Вот, вода; что препятствует мне креститься? О мире. Часть 1
Вступление
В жаркий полдень по пустынной дороге, ведущей в древний город Газу, брёл одинокий путник. Временами он останавливался, поднимал лицо к чистому синему небу, затем оборачивался и всматривался вдаль. Дорога, по которой он шёл, была заброшена и кое-где только угадывалась под колючими вьюнами и навеянным песком.
Человек казался удручённым: нигде ни души, ни бедных глиняных хижин, прилепившихся к скале, ни пастушьей палатки не видно во всей обозримой округе, лишь стелется цепкий кустарник по отлогим склонам пыльно-сиреневых гор. Курьер или строгий чиновник не обгонит его: по разбитой дороге можно двигаться только шагом, осторожно объезжая трещины и ямы.
Путника звали Филипп. Вчера он проповедовал в Самарии Иисуса Христа и Царство Его, жители города внимали диакону единодушно, с радостным сердцем. Именем Христовым и милостью Его он возвращал бесноватым мирный нрав и ясный рассудок, а прикованным к постели и увечным – телесные силы. И многие мужчины и женщины принимали Крещение, уверовав в Сына Божиего. Но задержаться в том городе Филиппу не пришлось – Ангел Господень велел ему отправляться в путь, чтобы в полдень быть на дороге, ведущей из Иерусалима в Газу.
Уже полдень, солнце стоит в зените. Куда и к кому послал его Ангел? Чуткий слух Филиппа уловил, наконец, отдалённый скрип колёс и цоканье копыт по редким камням. Вскоре он увидел крытую колесницу на четырёх огромных колёсах, запряженную парой коней, с чёрным возницей на козлах. Колесницу сопровождали вооружённые всадники. Филипп встал в стороне, почтительно склонив голову. Когда процессия поравнялась с ним, он ясно услышал голос изнутри повозки, из-за завесы. Кто-то произносил знакомые и дорогие Филиппу слова: «Как овца, ведён был Он на заклание, и как ягнёнок пред стригущим его безропотен, так Он не отверзал уст Своих; Он унижен был и лишён справедливого суда, и что сказать о потомстве Его, если жизнь Его на земле пресеклась?» (Ис. 53, 7–8). Некто невидимый в колеснице читал писание пророка Исайи.
Следует заметить, что в те давние времена люди читали только вслух. Отчасти потому, что свиток – рукописная книга – являлся большой редкостью. Свитками обладали, как правило, мужи состоятельные и образованные. В то же время круг сведущих в Писании был достаточно широким, потому что все, и бедные и богатые, знакомились с содержанием книжной мудрости со слуха. В храме, в синагогах, на площадях и в училищах Писание возвещалось внятно и громко. Чтобы понять, надо было услышать хотя бы себя самого.
Итак, Дух сказал Филиппу: пристань к колеснице и следуй рядом. Филипп приблизился, прислушался и спросил сидящего внутри:
– Понятно ли тебе, что ты читаешь?
Завеса отдёрнулась, и на апостола Христова взглянул важный полный господин. Как выяснилось позднее, вельможа этот служил при дворе Кандакии Ефиопской, верховной правительницы государства, расположенного в верховьях Нила; он хранил все её сокровища, то есть ведал её финансами. Совершив паломничество в Иерусалим, он возвращался на родину.
– Нет, – ответил господин, – как раз непонятно, но и спросить было не у кого. Прошу тебя, взойди и сядь рядом со мной. Объясни, о себе ли говорит пророк или о ком другом?
Тогда Филипп, как сказано в Книге Деяний Святых Апостолов, отверз уста свои и, начав от сего писания, то есть от тех строк, где сказано об овце, ведомой на заклание, благовествовал мужу ефиоплянину об Иисусе.
Собеседники не заметили, как добрались до тенистой цветущей местности и оказались на берегу водоёма. Несомненно, апостол рассказывал так вдохновенно и убедительно, что слушатель его, взглянув на воду, спросил с неудержимой готовностью и от полноты растроганного сердца: «Вот, вода; что препятствует мне креститься?» (Деян. 8, 36).
И Филипп, отвечая, поставил перед ним единственное, но самое главное и серьёзное условие, которое звучит просто, но за которым стоит многое: «Если веруешь от всего сердца, можно» (Деян. 8, 37).
Мы знаем из той же Книги Деяний, что на это «если веруешь» вельможа отозвался по существу, вложив всю свою веру, все знания и чувства в несколько глубоких слов: «Верую, что Иисус Христос есть Сын Божий» (Деян. 8, 37).
Он произнёс эти слова в конце пути, проведённого в беседе со своим неожиданным учителем, апостолом Филиппом. Именно в конце пути, в завершение пусть небольшого, но труда. Это закономерно: и в прошлом и сегодня перед каждым, кто обращается к Богу, открывается путь труда и понимания; исходная точка странствия может оказаться далёкой, дорога извилистой и опасной, полной незабываемых встреч и глубоких переживаний, но главное – путника ждёт Христос в Церкви, которую Он создал, ждёт, чтобы принять его в Свой святой народ, соединиться с ним в Таинстве Крещения.
Беседа первая – о мире
Мы открываем мир постепенно, как будто с усилием просыпаемся. Всё отчётливее видятся нам очертания вещей и фигуры людей, из сумерек проступают лица, внятнее звучат голоса. Один голос был нам близок всегда, ещё до полного пробуждения, до вступления в сознательную жизнь, и это, оказывается, был голос самого родного человека. Безотчётно и неспешно мы узнавали в нежной мелодии слов и в ласковом свете глаз свою маму. Узнавать – это соединять то, что уже знает сердце, с тем, что обнаруживают чувства и способности: глаза, уши, руки, разум. Ум наш неустанно трудится, как иголка с ниткой в руках неутомимой швеи. Он всё в мире сшивает, соединяет, протягивает нити между предметами и событиями, устанавливает связи.
Глупец или недоучка тоже видит и ушами слушает, а понять не может. Дверь в дом больше не закрывается, и рядом трещина в стене: строителю кое-что ясно, да и просто внимательный жилец упрямо дверью стучать не станет.
Вот прочитал человек письмо и сразу сник, и взгляд как-то потух, а сосед его твердит, не умолкая, о своих делах и успехах, лезет приятелю в душу со своей слепой радостью.
Для учёных мир – это большой организм, и они называют его «система планеты Земля»; то же самое можно пояснить по-другому и проще – в мире каково аукнется, таково и откликнется.
Это означает, что безнаказанно экспериментировать над природой мы не имеем права. В одном месте повернули ручей на свой личный огород, в другом – высохла река, вымерла рыба, земля отвердела, пчёлы улетели, сады не зацвели, яблоки не созрели, и ребёнок не только не попробует тёплого и душистого яблочка с ветки, но скоро и названия некоторые – шафран, малиновка, штрифель – ему ни о чём не скажут.
Но земля наша изначально и до сего дня существует как одно целое. «Невозмутимый строй во всём, – писал Тютчев, – созвучье полное в природе…». Солнце сияет над океаном, нагревает его, и пар поднимается к небу, собирается в облака, ветер гонит облака в далёкие страны. Там, за пустынями и горами, вода охлаждается, тяжелеет и проливается дождём или падает снегом. Леса, поля и сады впитывают влагу, и она помогает им растить хлеб и самые разные плоды, и даже кров – стены, крыши и полы – для людей. А вода просачивается глубже, сливается в подземные потоки, выходит наружу ключами и родниками, наполняет реки и озёра, возвращается в моря и океаны.
А как трудятся муравьи? Они преподают людям образцово-показательный урок взаимопомощи, чёткой организации и единодушия. Конечно, в них действует то, что мы называем инстинктом, но эта энергия согласия не рождена ни одним из них в отдельности, и не было в истории муравьиного рода гениального муравья, который бы передал свои открытия потомкам, учение которого усваивали бы муравьи в муравьиных школах. Их удивительное поведение дано им всем вместе, невидимая сильная идея направляет одних искать и тащить соломинки, других – заботиться о потомстве. В каждой отдельной муравьиной головке нет ни образа, ни понимания объединяющей их задачи. Но неустанно строя и продолжая свой род, они исполняют свою незаменимую партию в общем хоре земной жизни. Так точно и пчёлы, спокойно повинуясь мудрому замыслу, который ими самими никак не выношен и не рассчитан компьютером в научном институте, осуществляют сложнейшую и тонкую работу по выкладыванию восковых сот – этого материала вечного хранения – и превращению цветочной пыльцы, травяной росы и древесного сока в сотни сортов ароматного мёда.
Да так и вся наша величественная и красивая Земля, окутываясь туманами и облаками, одеваясь светом, распахиваясь беспредельным просторам ночи, летит в пространстве вместе с Солнцем, вращаясь вокруг него так выверено и точно, что малейшее уклонение от траектории полёта сковало бы Землю и всё живое на ней льдом или обратило бы планету в раскалённый шар, в громадную печь. Но кто направляет полёт Земли во времени и в космосе? Кто обернул Землю сетью магнитных полей и установил равновесие тепла и холода? И то, что видим мы невооружёнными глазами и в телескопы, и то, что наблюдаем только благодаря электронным приборам, всё – от атомов до отдалённых галактик – поражает нас стройностью и согласием. И снова приходит на ум та же мысль: «Кто дал задание нейтронам и позитронам вихрем своим ложиться в основу материи?»* Кто указывает путь перелётным птицам и течение тёплым водам? Кто скрыл в недрах гор и равнин запасы топлива и металлов? Дом наш устроен с заботой, ни в чём нет недостатка.
Планета Земля. Снимок из космоса
Земной наш дом твёрдо стоит… На чём бы, вы думали, он стоит? Ни на чём! Отцы Церкви, составлявшие гимны богослужений в середине и конце I тысячелетия по Рождестве Христовом, с гениальной интуицией заявляли, что Земля стоит ни на чём. В православных храмах звучат древние песнопения – ирмосы, в которых излагается удивительное умозрение. Вот, например, воскресный ирмос 5го гласа:
«Водрузивый на ничесомже землю повелением Твоим и повесивый неодержимо тяготеющую, на недвижимом, Христе, камени заповедей Твоих Церковь Твою утверди, Едине Блаже и Человеколюбче». На современном русском языке это передаётся приблизительно такими словами: «Воздвигнувший Землю ни на чём Своим повелением и повесивший [её] так, что [и] без опоры она не падает [то есть хранит равновесие благодаря равенству центростремительных – к солнцу – и центробежных – от солнца – сил], утверди, Христе, Церковь Твою на неподвижном камне заповедей Твоих, ибо Ты единственный Благой и Человеколюбивый».
Ирмос этот строится на параллели, линии которой совмещаются в перспективе. Земля воздвигнута на кажущейся пустоте, но на самом деле – на прочном духовном основании, на воле Бога. И вслед за этим утверждением мы обращаемся к Богу с просьбой воздвигнуть Церковь на такой же духовной крепости – на неподвижном камне Его заповедей. Прочнее фундамента, чем духовный, не существует. Как замечательно это прозрение древних согласуется с открытиями современной науки, доказывающей, что в основе материи пребывает невидимая энергия, фиксируемая лишь особо чуткими приборами, что атом «расслаивается» при исследовании на вихревые облака положительно и отрицательно заряженных частиц. Опереться не на что; уходя вглубь материи, мы открываем потоки, стремления, отнюдь не хаотичные, но согласованные и необходимые, выражающие, безусловно, направляющую их волю.
Царь Давид 3000 лет назад указывал на подобное вышеописанному основание видимого мира. В одном из своих стихотворений – псалмов, он поёт хвалу Творцу, сотворившему небеса и «утвердившему землю на водах» (Пс. 135, 5–6), ибо вовек милость Его. Объясняется тут же и причина данного и всех прочих благодеяний Божиих: Господь сотворил небеса, Землю и светила из милости, движением любви. Можно истолковать псалмопевца Давида вульгарно, вспоминая многократно высмеянное атеистами представление о том, что Земля покоится на трёх плывущих китах.
Однако царь и пророк Давид был мужем выдающейся интеллектуальной и душевной одарённости: как монарх он привёл своё царство в цветущее состояние; как поэт он создал книгу псалмов, Псалтирь, переведённую почти на все языки мира, читаемую и распеваемую на всех континентах и в начале ХХI века; как полководец он вёл победоносные войны, укрепляя военную мощь Израиля; наконец, как человек высоких духовных прозрений он вошёл в историю великим богословом, философом, созерцателем грядущих судеб человечества. Говоря о «водном» фундаменте планеты, он рисует монументальный мифологический образ, но в самом этом образе ему открывается духовная и научная истина. Вода, кислород, лёд, снег, пар – это родственные химические вещества, точнее, разные пропорции одних и тех же компонентов. Вода и воздух находятся всюду в сфере обитания человека: в земле и над землёй, даже в человеческом теле, похожем на губку, напитанную влагой. Воздух, охлаждаясь, становится инеем, или водой; вода, нагреваясь, улетучивается, становится воздухом. «Тебе, на водах повесившаго всю землю неодержимо [без опоры]…» – поётся в службе Страстной субботы. Земля действительно висит в воздухе, или в воде, что одно и то же, ввиду постоянного превращения одного вещества в другое.
Но если выглянуть из «окон» нашего планетарного дома, посмотреть за «околицу», куда летают космонавты, то мы должны будем задуматься над ещё одним удивительным явлением: вокруг воздушного пространства, обволакивающего Землю, во все стороны расширяется пространство безвоздушное. Но Земля с точностью до микрона удерживается в своём полёте силой космической гравитации.
Система планеты Земля включает в себя не только материки и океаны, полезные ископаемые и слои атмосферы, и не только Солнце, без тепла и света которого не будет жизни, и не только Луну, магнетизм которой влияет на приливы и отливы, но, без преувеличения можно сказать, – весь наблюдаемый и даже мыслимый, космос. Потому что и Солнечная система не сама по себе летает в тёмной пустоте, но занимает своё место среди миров и галактик в системе Большой Вселенной. И вот вся Вселенная, все её силовые потоки организованы таким образом, чтобы на Земле могли рождаться, подрастать, умнеть и совершенствоваться существа, обладающие талантом отражать Вселенную, изучать и оценивать её, восхищаться её красотой и понимать её причины и смысл, замысел Автора. В человеке Вселенная находит зеркало, и не простое, но говорящее, умное, как в сказке Пушкина.
Прицельно точную приспособленность бесконечного мирового пространства к жизнедеятельности маленького человека, очень слабого физически, учёные называют «антропным принципом» устроения Вселенной, то есть человекополезным законом, лежащим в основе миропорядка. Неужели можно допустить, что мировая гармония возникла из хаотического движения частиц? Но именно это утверждают люди, отрицающие разумное и любящее начало во Вселенной, её заботливого Отца. Согласиться с ними – всё равно что признать, что от продолжительного встряхивания наборного ящика в типографии или от беспорядочного нажимания на клавиши компьютерной клавиатуры буквы распределятся так, что получится «Божественная комедия» Данте или «Братья Карамазовы» Достоевского. Не получится. Подобное рождает подобное. Человек – человека, рябина – красные гроздья, а от мысли возникает новая мысль. Мир – это книга, у которой есть Автор и миллиарды возможных читателей. В книге все буквы и слова наглядно связаны друг с другом, как будто пристёгнуты друг к другу, чтобы составить её содержание. Но в книге есть ещё и глубина, объём, что-то такое, что не высказано словами, но чувствуется иногда очень сильно, воздействует на настроение, взгляды, убеждения человека. Апостол Павел вместе с замечательным книжным образованием, умением вникать в духовный смысл прочитанного, развил в себе талант понимать язык и значение вещей, всего, что наблюдал и слышал. Природа, её красота, созвучие её частей и «лист на древе… иль плод в родимом чреве…» ясно и внятно возвещали ему о Боге: «…невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира чрез рассматривание творений видимы…» (Рим. 1, 20). Мир следует читать и понимать, как книгу, за ним нужно ухаживать, как за домом и садом, его нужно с благодарностью оберегать, потому что он утверждён на милости. Понимать, ухаживать, беречь, поддерживать, управлять и восхищаться – всё умещается в одно понятие: любить. Шар такой чудесной выточки, – писал архиепископ Иоанн СанФранцисский (Шаховской), – Как научиться защищать свою веру?Я живу довольно далеко от работы, и значительная часть моего вечера проходит в маршрутке – душной, темной, набитой людьми и всенепременно застревающей в пробках. Что в ней делать? Только молиться. Но на днях случилось вот что. Из худо-бедно доступного мне молитвенного состояния меня вырвал резкий сухой голос: – Женщина! Вы, вы, богомольная, креститесь тут сидите, я к вам именно обращаюсь! Голос принадлежал человеку лет сорока, отнюдь не пьяному и не маргиналу, напротив, солидному, аккуратно одетому, способному произвести самое положительное впечатление. – Меня это ваше мелькание раздражает, – заявил он. – Если вам это так необходимо, отворачивайтесь, чтобы я не видел. – Вам неприятно видеть, как человек осеняет себя крестным знамением? – произнесла я с определенным трудом, намеренно принудив себя к такой именно формулировке – дабы преодолеть в себе малодушие и ложный стыд. То, что исторг в ответ мой, скажем так, визави, я здесь цитировать не буду. Однако собственным поведением я – нечастый случай – довольна. Я сказала громко и четко на весь салон: – Вы просто хам. Ничего, кроме собственной глупости и невоспитанности, вы в данном случае не продемонстрировали. Остальные пассажиры были безучастны. Я еще раз осенила себя крестом, преодолев на сей раз естественный страх черных слов, страх богохульства. Воинствующий безбожник, однако, молчал. Я могла убедиться: мой отпор оказался действительно отпором. Нет, я не хвастаюсь. Потому что это очень простой случай на самом деле. И, может быть, наименее болезненный – из тех, которые нас сегодня подстерегают. Здесь, в этом случае, всё ясно: вот черное, оно против белого. И то, что ты тоже против черного оказалась, – не заслуга твоя, а твое счастье и твоя защита одновременно. Милостью Божией это черное от тебя далеко: вы оказались с ним лицом к лицу лишь на какие-то минуты.
– Они как соберутся за столом, так и заводятся, будто им и поговорить больше не о чем, – рассказывала одна моя приходская знакомая о своем собственном муже, его брате с женой, брате этой жены и еще каком-то родственнике, – поток хулы, причем совершенно идиотской, безграмотной, и постоянное желание дернуть, подковырнуть, пнуть меня, дурочку, которая зачем-то «ходит там поклоны бить» – так любимый супруг выражается. А я молчу, потому что… понимаешь, я вообще не умею, не могу, не способна об этом говорить… ни с кем, кроме своих, близких, тех, кто и без меня, и лучше меня всё понимает. Я подумала, что молчать в данном случае – это вовсе не так плохо. Молчание при твердости и последовательности действий молчащего убеждает подчас лучше всяких слов. А если не убеждает, то, по крайней мере, с большей вероятностью, нежели слова, заставит такого оппонента задуматься. Ну а если промолчать невозможно? Один мой приятель пришел на юбилейную встречу однокурсников. После небольшой официальной части, под звон бокалов и стук стаканчиков его намеренно громко спросили, не стыдно ли ему принадлежать к «этой РПЦ» после «позорного инквизиционного процесса» над всем известной панк-группой с неприличным англоязычным названием. Приятель ответил: «Нет, нисколько не стыдно», – и спокойно занялся жареной креветкой. Он понял, что дело не в словах, которые никак не могут быть убедительными с гарантией, то есть для всех, – а именно в этом спокойствии. Но где его взять, это спокойствие, как его достичь? Это ведь совсем не так просто на самом деле. «Когда же приведут вас в синагоги, к начальствам и властям, не заботьтесь, как или что отвечать, или что говорить, ибо Святый Дух научит вас в тот час, что должно говорить» (Лк. 12: 11–12). Нас пока не ведут «к начальствам», однако мир хочет нас судить, пытается это делать. Так в какой мере слова Христа, обращенные Им к ученикам, применимы к нам сегодняшним? От чего это зависит? Не так давно в моей жизни случился эпизод, который помог мне – не отвлеченно, не теоретически, нет, опытно – это постигнуть, хотя и отчасти, потому что вряд ли я когда-то смогу претендовать на полноту. Между мною и тремя моими собеседниками, тоже, кстати, верующими, православными людьми, вспыхнул спор об отношении к мигрантам. Я сказала, что, коль скоро мы хотим быть христианами, каждый человек должен быть для нас прежде всего человеком, а не мигрантом; что мы ни в коем случае не должны поддерживать и поощрять агрессивное отношение к любому человеку неславянской наружности. Отвечали мне на три голоса и весьма экспрессивно. Меня назвали наивной дурочкой «в розовых очках и с крылышками», в упор не видящей, что происходит, не понимающей масштаба угрозы, «нашедшей, кого жалеть», и так далее. Услышав, что скинхедов «на самом деле можно понять», я взорвалась и заорала диким голосом, чем сделала настоящий подарок моим оппонентам: «Ах, вот вы какие на самом деле терпимые!» После этого мне захотелось просто заплакать. Возникло чувство одиночества, непонятости и даже затравленности… Но это ведь личные чувства! Это переживания личности, которая не находит общего языка с окружающими и не может защитить… что, кого? Не мигрантов, конечно, нет. А что-то такое свое, внутреннее, уязвимое, не переносящее агрессии и злобы. «Кого и что ты защищала? – спрашивала я себя вечером после этого конфликта. – Людей? Правду? Справедливость? Христа, наконец? Нет. Ты защищала себя. Именно отсюда твоя болезненность, неустойчивость, тревожность, слабость – и крик. Кричим мы всегда от слабости, от беспомощности. Когда человек стоит за Христа и христианство, он не кричит. Почему? Потому что само это обстоятельство делает его сильным».
Для того, чтобы быть сильными, спокойными и всегда уметь защитить свою веру, мы должны защищать именно ее, а не себя. А относительно себя – понимать, что мы и так уже защищены самым что ни на есть надежным образом, так, как сами никогда в жизни ни себя, ни ближнего не сумели бы защитить. Итак, доверие к Отцу, осознание надежности защиты и устойчивости собственного положения – устойчивости, которая не от нас самих происходит и никак нашей заслугой не является, – вот что нам нужно. Кстати, это поможет нам избежать лишних конфликтов, быть взвешенными, адекватно реагировать на доводы собеседника, находить с ним общий язык и говорить – об одном и том же предмете, а не о разных, как это было в нашем споре о мигрантах (что я поняла, конечно, задним числом!). Разумеется, не мне учить читателя тому внутреннему труду, посредством которого достигается – для начала – доверие к Богу. Здесь я могу только учиться, но не учить. Благо учителей и учебников у нас хватает – литература огромная, да и ныне здравствующих пастырей, вполне способных что-то вовремя подсказать, вовсе не так уж мало. Впрочем, в любой школе, в любом классе или аудитории ученики могут, а когда-то и должны помогать друг другу учиться, делясь открытиями. Только исходя из этого я и решаюсь что-то здесь излагать. То, например, что мне самой представляется важным не забывать. Процесс такого обучения – он единый, неделимый, комплексный, здесь всё зависит от всего. «Ибо кто хочет построить такой дом, тот должен отовсюду укрепить его и с четырех сторон возводить стены, а не об одной только стороне заботиться, другие оставив в небрежении, потому что иначе он не получит никакой пользы», – писал один из наших учителей, авва Дорофей, в конце VI века. Продолжу речь о защите нами нашей веры, потому что не сказала еще того, что сильнее всего болит. Наиболее сложно, трудно и, главное, больно бывает отстаивать свою веру именно тогда, когда мы сами совершенно убиты горечью и стыдом. Стыдом за то самое зло в церковной ограде, о котором писал в своей книге «Церковь верных» великий христианин безбожной эпохи Сергей Фудель. Стыдом за действия, за поведение людей, принадлежащих к Церкви. Не так страшно, когда это миряне. Страшнее, когда священники или монахи. И совсем худо, когда епископы. Не хочется употреблять слово «отдельные», потому что оно – из ханжеского советского лексикона: «отдельные случаи, отдельные недостатки». Зло в церковной ограде – это зло, и невозможно вот так просто взять да и отделить его от церковной жизни: это, дескать, где-то там, а мы здесь. Оно наносит незаживающие, не исцелимые временем раны – не только тем, кто стал непосредственной жертвой или свидетелем, но каждому из нас и Церкви в целом. И что же мы должны отвечать людям, задающим нам вопросы об этом совершенно реальном зле? Людям, которые видят только зло, потому что Добра для себя не открыли? Людям, которым почему-то нужно, потребно распространить полученную негативную информацию на всю Церковь: «Да они там все такие, вы что, не знали. »
Здесь нам потребуется подлинное мужество – не побоимся на сей раз этого пафосного слова. Мужество и знание, ясное понимание определенных вещей. А именно – того, что всякий грех в Церкви есть грех не Церкви, но против Церкви. Это слова протоиерея Валентина Свенцицкого. Но их не раз цитировал Сергей Фудель. Упомянутая уже здесь книга Сергея Иосифовича «Церковь верных» – это вовсе не успокаивающая книга, нет, не такая, что почитал – и от сердца отлегло: «Как хорошо-то у нас всё на самом деле, Господи!». Фудель, пронесший свою веру через ГУЛАГ, не принявший декларации митрополита Сергия (Страгородского), но преодолевший впоследствии соблазн раскола, пишет как раз о ложности такого покоя, о том, что зло, живущее в стенах Церкви, отнюдь не покрывается внешним исполнением церковных требований: «Почему у святых не было такого удивительного спокойствия о Церкви?» – спрашивает автор книги «Церковь верных». Человек, формально находящийся в Церкви и даже в священном сане, на самом деле не принадлежит к ней, если не живет по заповедям Христовым. И каждого из нас грех отделяет от Церкви, потому-то и говорит священник, накрывая нас епитрахилью: «…примири и соедини его святей Твоей Церкви». Зло в Церкви – это ее темный двойник; и со времен земной жизни Спасителя дьявол пытается бороться с Церковью, то есть с Ним, изнутри, руками этого темного двойника. Случайно ли, спрашивает автор книги о Церкви, изображение Тайной вечери (и, соответственно, Иуды, обмакивающего свой кусок в солило) в русских храмах традиционно размещено над царскими вратами? Зло – рядом, там же, где совершается Евхаристия. Но – Сергей Иосифович цитирует святого Киприана Карфагенского: «Если и оказываются в Церкви плевелы, то это не должно составлять препятствия для нашей веры и любви. Нам самим не должно отступать от Церкви из-за того, что усматриваем в Церкви плевелы, а только нужно стараться о том, чтоб мы могли быть пшеницей (см.: Мф. 13: 24–30 – притча о Господине поля, плевелах и пшенице)». Кто-то скажет: всё так, но возможно ли объяснить это человеку, который совершенно не расположен нас слушать? Человеку, который не расположен слушать, который уже заранее нам не верит, ничего объяснить нельзя. Преподобный Амвросий Оптинский не смог ничего объяснить графу Толстому! Только тот, кто – даже и при внешней агрессивности, подчас болезненной, – внутренне желает доброго ответа и готов его принять, получит и примет. Исходя из этого: когда-то нужно смириться с тем, что нас не понимают или не слышат, а когда-то не терять надежды быть услышанными.
|