Что может стать причиной прогресса автомобиля
Пик развития пройден: почему научно-технических прорывов пока больше нет
Наверно, такие суждения многим покажутся странными. Особенно сегодня, когда мы, казалось бы, наблюдаем «золотой век» в области технического, медицинского, научного и социального прогресса и до точки сингулярности вроде бы остается всего ничего.
Однако, как считают многие эксперты, наши представления о неудержимости человеческого прогресса — всего лишь декорация, изящно выстроенная медиа. По сути, все, чем мы так гордимся сегодня, — лишь доработанное и доведенное до ума наследие полувековой давности.
Открытие рентгеновского излучения и двойной структуры ДНК, пенициллина (то есть антибиотиков) и инсулина. Разработка методик экстракорпорального оплодотворения (ЭКО) и первые шаги на пути создания ИИ. А еще — транзисторы, атомная энергия, начало освоения космоса, телевидение, первые компьютеры и интернет. И это — лишь часть того, что было открыто в прошлом веке и привело к развитию промышленности и производительных сил, изменившему нашу повседневность до неузнаваемости.
И если эти и другие открытия так называемого «золотого квартала» (1940–60-е годы) сегодня были усовершенствованы и окончательно встроены в нашу жизнь, то мы сами принципиально нового в области научно-технологического кластера так и не произвели.
«Конечно, персональный компьютер и его двоюродный брат смартфон принесли за собой большие изменения: многих товаров и услуг стало больше, а их качество увеличилось. Но в сравнении с тем, что видела моя бабушка, базовые жизненные обстоятельства сегодня остались прежними», — с долей грустной иронии пишет американский экономист Тайлер Коуэн.
С чем же связана эта «технологическая стагнация»? Почему научно-технический прогресс не двигается с места уже почти полвека?
Курс на замедление
Глобальное старение населения — один из возможных ответов на вопрос. По меньшей мере, к такому выводу пришла группа российских ученых из ВШЭ, Московского института востоковедения РАН и Института социально-гуманитарного образования МПГУ.
Они опубликовали коллективную статью-исследование в журнале Technological Forecasting and Social Change, в которой не только описали один из возможных факторов, тормозящих темпы технологического роста, но и дали прогноз относительно его ближайшего будущего.
Ученые полагают, что технологическое развитие хоть и движется в тенденции с гиперболическим ускорением, но при этом довольно регулярно сменяется периодами замедления. Для примера можно разделить всю историю человечества на три сверхдлинных цикла, каждый из которых начинался и завершался технологической революцией:
В каждом из этих трех больших циклов можно наблюдать единый повторяющийся сценарий:
Иными словами, привычная для нас модель линейного и стабильного прогресса, созданная мыслителями эпохи Просвещения, не работает. В логику технологического роста всегда включены как периоды ускорения, так и спада. И свидетелями периода подобного спада мы все сегодня и являемся.
По словам одного из участников исследования Алексея Коротаева, заведующего Научно-учебной лабораторией мониторинга рисков социально-политической дестабилизации НИУ ВШЭ, такая модель ускорения, сменяющегося замедлением, хорошо заметна по динамике численности населения Земли. Долгое время считалось, что демографический рост также движется с постоянным ускорением. Однако с 1970-х годов произошло изменение глобальной траектории — ускорение сменяется замедлением, и такой тренд, по прогнозам ООН, будет продолжаться.
Можно ли описать эти темпы технологического ускорения и замедления через некоторую закономерность? Авторы коллективной статьи считают, что да: корреляцию нужно усматривать в динамике численности населения.
«В нашем исследовании мы хотели показать, что тенденцию технологического развития, которую мы наблюдали в прошлом веке, нельзя напрямую переносить на современность. Ведь вместе с замедлением роста численности населения, произошло и закономерное замедление темпов технологического развития — траектория развития сменилась на другую. И, по нашим данным, точки сингулярности на нашем, кибернетическом цикле мы достигли уже в 2018 году, так что нынешнее замедление вполне закономерно», — рассказывает Алексей Коротаев.
Согласно прогнозам исследователей, эта тенденция будет сохраняться вплоть до 2030 года, когда наступит третий этап кибернетической революции — эпоха «умных» саморегулирующихся систем. А затем наступит четвертая фаза — в 2055 году, когда эти системы усовершенствуются до такой степени, что займут центральное место в новом производственном процессе.
Причем самые значимые трансформации будут происходить в области медицины, ведь к этому моменту людей преклонного возраста станет еще больше, а значит, в разы увеличится и спрос на подобные технологии.
Машина, вытесняющая ученого
Тем не менее, приведенную выше интерпретацию разделяют далеко не все специалисты. Главным образом это связано с тем, что такая модель, при всей ее ясности, «грешит» излишней математизацией, которая чрезмерно схематизируют сложную реальность. Если отойти от этой модели, поле, объясняющее торможение темпов научно-технического прогресса, становится более многомерным.
Например, Тарас Вархотов, доцент кафедры философии и методологии науки МГУ им. М.В. Ломоносова предлагает рассмотреть сразу несколько факторов, которые привели к «стагнации» научно-технологического развития.
Современная наука распадается на все более изолированные области знания, каждое из которых оперирует разными понятиями, закономерностями и математическими средствами.
Иными словами, некогда единое научное пространство сегодня фрагментируется, а механизмы координации между разными дисциплинами и формирования целостной «научной картины мира» слабеют. Как замечал Станислав Лем: «Очень может быть, что уже сейчас в научных книгохранилищах всех континентов находится множество сведений, которые при простом сопоставлении друг с другом компетентным специалистом дали бы начало новым ценным обобщениям. Но именно это и затормаживается ростом специализации, внутренней постоянно растущей дифференциацией наук…».
В результате человек теряет возможность получать полноценное фундаментальное научное образование — в области как гуманитарных, так и естественных наук. Последние, по словам Вархотова, «становятся все более прикладными и инженерными — и за счет этого перестают работать с общими фундаментальными закономерностями».
И хотя они и позволяют обрабатывать такие массивы данных, которые человеку не доступны, ценой этих возможностей становится постепенная передача вычислительным системам представлений о действительности — сами мы ее уже на видим. Так что чем больше мы «делегируем» машинам исследовательские задачи, тем больше мы теряем с точки зрения способности открывать что-то новое.
«Машины не обладают способностью что-либо открывать. Такая способность есть только у человека. И количество знаний совсем необязательно должно переходить в качество. Тем более, что те открытия, которыми мы так дорожим сегодня, были сделаны на существенно меньших информационных массивах. Потому что всю новизну в любую систему знания всегда приносил и будет приносить именно человек», — замечает Тарас Вархотов.
Бюрократическая полезность
Еще один фактор, который тормозит научный прогресс, — тотальная экономизация всей сферы научного знания и связанное с этим увеличение бюрократизации, которая лишает ученых свободы. За минувшее столетие произошло глубокое проникновение экономических механизмов и логики мышления на территорию знания, которое при этом исторически всегда существовало за его пределами.
Если посмотреть на то, что предшествовало, например, Первой научной революции, можно увидеть, что наука возникла из деятельности одиночек-энтузиастов, у которых не было единой системы коммуникации, и которые не составляли сообщества. Даже самой властью они рассматривались как талантливые чудаки, которые иногда могут выдать нечто ценное, но не более того.
Но через некоторое время выяснилось, что опытно-экспериментальная наука может превратиться в мощный социальный инструмент, приносящий чистую полезность. С этого момента началось превращение научного процесса в индустрию, и сама научная деятельность перестала восприниматься как нечто, связанное с творчеством. К этому добавилось и то, что наука стала массовой, а сами исследования — все более и более дорогостоящими.
Чтобы обеспечивать контроль за теми средствами, которые вкладывались в науку (общемировой рост инвестиций только за период между 2007 и 2013 годами составил 31%), государство и крупные инвесторы стали разрабатывать все более ухищренные бюрократические механизмы. Задача была сделать рентабельность и подотчетность академического мира максимально предсказуемой и прозрачной.
Для этого стали вводить всевозможные рейтинги университетов, индексы — самый известный из них индекс Хирша, — которые должны были измерять количество, качество и значимость научных публикаций. Вдобавок к этому ученые были вынуждены заполнять бесконечные анкеты, отчетности и каждый год меняющиеся заявки на получение очередного гранта.
Все это не только банально отнимает у ученого время и силы — например, американские исследователи тратят на грантовую документацию до 42% своего рабочего времени, — но часто заставляет его идти на разнообразные хитрости.
В этом смысле одна из показательных историй произошла в Южной Корее в 2006 году. Тогда ветеринар и ученый Хван У Сок, который занимался исследованием стволовых клеток, был уличен в мошенничестве и махинациях после публикации двух статей с поддельными результатами в журнале Science. На суде исследователь оправдывал свой поступок так: если бы он отчитался об отсутствии результатов, ему бы не дали новый грант, без которого он не смог бы продолжить исследования. И поэтому ученый пошел на подлог — он верил, что получит результаты, но не знал, когда именно.
Наконец, экономизация науки также привела к тому, что сами исследования утратили свою «проактивную» установку. Исторически ученые всегда действовали на грани социально дозволенного и недозволенного, сдвигая границы табу. И чтобы получить новые результаты, они почти всегда были вынуждены рисковать, в том числе человеческим здоровьем.
Однако сегодня страх, с одной стороны, ограничил деятельность самих ученых, а с другой — заставил венчурные фонды инвестировать только в проверенные проекты, которые принесут гарантированный доход.
Как замечает британский научный обозреватель Майкл Хэнлон, космическая программа «Аполлон» не была бы возможна сегодня, но не потому, что мы не хотим лететь на Луну, а потому, что уровень риска был бы неприемлемым.
В качестве примера публицист вспоминает, как швейцарский генетический инженер Инго Потрикус в 1992 году разработал сорт «золотого риса», зерна которого в концентрированном виде содержали витамин А. Это открытие могло предотвратить слепоту у огромного количества людей, но в СМИ поднялся шум относительно безопасности этого продукта, и разработку решили свернуть.
Графитовый карандаш и 3D-принтер
Но не все эксперты склонны столь пессимистично оценивать современное состояние технического развития. Например, Александр Чулок, кандидат экономических наук, директор Центра научно-технологического прогнозирования ИСИЭЗ НИУ ВШЭ, полагает, что упрощать реальность, особенно технологическую, не стоит. Возможно, торможение развития — лишь видимость, связанная со сложно устроенной экономикой и существующими бизнес-моделями.
«Полезно вспомнить, что Мартеновскую печь изобрели в 1864 году, но при этом последняя такая печь была закрыта в России в 2018 году. То есть, инновацию XIX века прекратили использовать только два года назад. И это показывает не нашу тотальную отсталость, но многоукладность экономики. Конечно, любые технологические парадигмы, описывающие логику научно-технологического развития, хороши на бумаге. Но в реальной жизни мы можем одновременно пользоваться графитовым карандашом, а вместе с этим — и 3D-принтером», — замечает Чулок.
Поэтому, полагает эксперт, современную технологическую реальность необходимо рассматривать нелинейно. Как процесс адаптации новых технологий, так и отдача вложенных в них средств, — это слишком многофакторное явление, которое не поддается простому описанию при помощи общепринятых финансовых или экономических моделей. Более того, само замедление научно-технологического развития может быть связано со скоростью проникновения инноваций, которая не является чем-то стабильным.
«На мой взгляд, главный фактор, на который нужно обращать внимание в первую очередь, — это эффекты, производимые той или иной технологией. И мне кажется, что в ближайшее десятилетие мы увидим появление новых разработок во всех сферах жизнедеятельности: от умных фруктовых садов и безлюдных нефтяных скважин до биоэлектрических интерфейсов и творчества в виртуальных вселенных. Можно их отнести к явлениям новой промышленной революции или охарактеризовать как апгрейд уже имевшихся наработок, но они точно изменят нашу жизнь. А это — самое главное», — резюмирует Чулок.
Подписывайтесь также на Telegram-канал РБК Тренды и будьте в курсе актуальных тенденций и прогнозов о будущем технологий, эко-номики, образования и инноваций.
С 1945 по 1971 года было так много изобретений — почему прогресс замедлился?
Мы живем в золотой век технологического, медицинского, научного и социального прогресса. Посмотрите на наши компьютеры! Посмотрите на наши телефоны! Двадцать лет назад Интернет был непонятной штукой для гиков, теперь же мы не можем представить себе свою жизнь без него. Мы стоим на грани прорывов в медицине, которые еще полвека назад казались бы магией: клонированные органы и стволовая терапия для восстановления нашего ДНК. Даже сейчас средняя продолжительность жизни в некоторых богатых странах повышается на пять часов в день. В день! Судя по всему, бессмертие или некое его подобие ждет нас буквально за углом.
Мнение, что наш XXI век является одним из самых быстрых в развитии, так популярно, что оспаривать его очень трудно. Почти каждую неделю мы читаем о “новых надеждах” для больных раком и лабораторных открытиях, которые могут привести к созданию передовых лекарств, обсуждаем новую эру космического туризма и суперджетов, на которых можно облететь планету за пару часов. И все же мы порой задумываемся над тем, что этот образ небывалых инноваций не может быть правдив, что многие из этих восторженных криков о прогрессе на деле являются лишь надувательствами, спекуляциями — даже сказками.
И это еще не все. Феминизм. Тинейджеры. Зеленая Революция в сельском хозяйстве. Деколонизация. Поп-музыка. Массовая авиация. Зарождение ЛГБТ-движения. Дешевые, надежные и безопасные автомобили. Высокоскоростные самолеты. Мы отправили человека на Луну, отправили дрона на Марс, победили оспу и обнаружили двуспиральный ключ к жизни. Золотая Четверть была уникальным периодом, длившемся меньше жизни одного поколения людей, временем, когда инновации работали на гоночном топливе и кристаллах дилития.
Сегодня прогресс почти полностью определяется заточенными под потребителя и зачастую банальными усовершенствованиями в информационной технологии. Американский экономист Тайлер Коуэн в своем эссе The Great Stagnation от 2011 года утверждает, что (по крайней мере, в США) достигнут технологический пик. Конечно, у нас крутые телефоны, но это не сравнится с возможностью пролетать Атлантику за восемь часов или с победой над чумой. Как однажды это сформулировал американский технолог Питер Тилья: «Мы хотели летающие машины, а получили 140 символов».
Экономисты описывают этот удивительный период через увеличение доходов. После Второй мировой войны наступил бум длиной в четверть века; ВВП на душу населения в США и Европе взлетел до небес. В Японии из пепла восстали новые промышленные гиганты. В Германии началось экономическое чудо. Даже коммунисты стали богаче. Этот рост приписали масштабному послевоенному стимулу со стороны государств и счастливому согласию в низких ценах на топливо, а также приросту населения и сильному вниманию к военной сфере в связи с Холодной войной.
Но вместе с этим наблюдался невероятный прилив человеческой изобретательности и социальных перемен. Об этом явлении говорят реже, возможно, из-за его очевидности или потому что его считают простым последствием экономических изменений. Мы пережили крупнейшие открытия в науке и технологии: будь вы биологом, физиком или материаловедом, для вас не нашлось бы лучшего времени для работы. Помимо этого, мы пережили глобальную во всех отношениях смену социальных установок. Даже в самых просвещенных обществах до 1945 года царило такое отношение к расе, сексуальности и правам женщин, которое в наши дни сочлось бы допотопным. К 1971 году эти предрассудки были брошены на лопатки. Проще говоря, мир изменился.
Но реален ли прогресс сегодня? Ну, оглянитесь вокруг. Посмотрите в небо, и те самолеты, которые вы увидите, будут слегка обновленными версиями тех самолетов, что были созданы в 60-е — чуть более тихие Тристары с лучшей бортовой аппаратурой. В 1971 обычный лайнер восемь часов летел из Лондона в Нью-Йорк и это не изменилось. А еще в 1971 был лайнер, который летал тем же маршрутом за три часа. Теперь Конкорд мертв. Наши машины быстрее, безопаснее и экономичней в плане топлива, чем машины 1971 года, но коренного сдвига так и не случилось.
И да, мы живем дольше, но это до разочарования слабо связано с недавними прорывами. С 1970 года правительство США потратило больше 100 миллиардов долларов на то, что президент Ричард Никсон назвал «Войной с раком». Еще больше было потрачено остальными богатыми нациями, которые хвастались хорошо оборудованными лабораториями по исследованию рака. Несмотря на миллиардные вложения, война обернулась разгромным поражением. Согласно Национальному центру статистики в области здравоохранения, в США показатели смертности от всех видов рака упали лишь на пять процентов за 1950–2005 годы. Даже если вычесть искаженные факторы вроде возраста (все больше людей доживают до возраста, в котором можно заболеть раком) и улучшенную диагностику, горькая правда такова: в борьбе с большинством видов рака ваши шансы на 2014 год ненамного выше шансов на 1974. Во многих случаях методы вашего лечения будут теми же самыми.
Будучи автором научных работ, в последние 20 лет я ознакомился с такими удивительными достижениями в области медицины, как генотерапия, клонирование органов, клеточная терапия (Лечение стволовыми клетками — прим. Newочём), технологии продления жизни — это наиболее перспективные области исследований в индивидуализированной медицине и геномике. Все эти методы лечения пока не могут быть введены в повседневную практику. Парализованному человеку пока не суждено подняться на ноги, а слепому — прозреть. Геном человека был расшифрован (одно из важнейших достижений после Золотой Четверти) около 15 лет назад; до сих пор мы ждем тех улучшений в нашей жизни, которые гарантированно должны были произойти еще десятилетие назад. Нет четкого представления о том, как лечить аддикцию (Разного рода зависимости — прим. Newочём) или деменцию. Один авторитетный британский психиатр как-то сказал мне, что «современное развитие психиатрии — это постоянное совершенствование плацебо». Все достижения, связанные с увеличением продолжительности жизни, сводятся к методам, которые заставляют человека бросить курить, правильно питаться и принимать лекарства для корректировки давления.
В последнее время не происходило новой Зеленой революции. Мы ездим на машинах из стали, которые приводит в движение сгорание бензина или, что хуже, дизельного топлива. В области применения новых материалов не было никаких открытий после достижений Золотой Четверти — пластмасс, полупроводников, новых сплавов и композитных материалов. После фантастических открытий первой половины XX века в области физики не было ничего нового (бозон Хиггса не в счет). Теория струн — пока единственная надежда связать идеи Квантового мира и теорию относительности Альберта Эйнштейна, но пока никто не знает, можно ли ее доказать. И вот уже 42 года никто не летал на Луну.
Почему прогресс остановился? И что запустило его тогда, после Второй мировой войны?
Конфликты порождают инновации, и холодная война также сыграла свою роль — человек добрался до Луны. Но за все хорошее нужно платить. Экономический подъем завершился в 1970-х кризисом Бреттон-Вудской системы 1944 года и нефтяным шоком. Тогда же закончилась эра великих открытий. Как говорится, дело закрыто.
Но все равно что-то не сходится. Экономическая рецессия 1970-х была временной: совсем скоро ее удалось преодолеть. Более того, судя по мировому ВВП, человечество сегодня в 2-3 раза богаче, чем тогда. Наших средств более чем достаточно для запуска нового «Аполлона», нового «Конкорда» или Зеленой революции. Если экономический рост стал причиной инноваций в 1950-х и 60-х, почему это больше не повторялось?
В своей работе Коуэн утверждает, что прогресс замедлился с тех пор потому, что все достижения были «низко висящими плодами». К этим «плодам» можно отнести культивацию неиспользуемых земель, массовое образование и капитализацию научных открытий XIX века. Возможно, достижения 1945–70 гг. оказались быстрыми победами, а обеспечить дальнейший прогресс намного сложней. Может быть, биплан 1930-х легче было превратить в реактивный самолет 1960-х, чем, имея реактивный двигатель, изобрести что-то лучшее.
Но история отвергает такое объяснение. Во времена новых технологических и научных достижений часто казалось, что предел достигнут, пока не появлялось новое открытие, которое разрушало устоявшиеся парадигмы. Самым известным примером можно считать заявление лорда Кельвина о том, что физика как наука исчерпала себя. Несколько лет спустя Эйнштейну удалось доказать обратное. На заре XX века никто и представить не мог, как можно построить машину, которая могла бы взлететь с помощью двигателя. Вскоре это стало возможным благодаря изобретению братьев Райт.
Выходит, что недостаток средств не может быть причиной замедления прогресса. Причина скорее в том, как мы распоряжаемся деньгами. Когда-то капитализм служил двигателем прогресса. Именно благодаря капитализму в XVIII и XIX вв. появились дороги, поезда, паровые двигатели и телеграф (еще одна золотая эра). Капитализм породил промышленную революцию.
Сегодня огромные богатства находятся в руках немногочисленной элиты. В октябре Credit Suisse опубликовали отчет, согласно которому 1% людей владеет половиной мирового богатства. Это имеет свои последствия. Во-первых, у богатейших людей сегодня намного больше возможностей потратить свои деньги, чем у тех, кто жил во время золотого века гуманизма в XIX ст. Супер-яхты, спортивные автомобили, частные самолеты и прочие игрушки богачей — всего этого не было во времена таких людей, как Эндрю Карнеги. Это замечательные вещи, но их изобретение не может считаться настоящим прорывом. Более того, как подчеркнул французский экономист Тома Пикетти в книге «Капитал в XXI веке», сегодня как никогда справедливо утверждение, что деньги делают деньги. Когда огромные богатства могут быть созданы из ничего, инвестирование в великие изобретения менее вероятно.
Во время Золотой Четверти неравенство в развитых странах значительно снизилось. В Великобритании такая тенденция появилась на несколько лет позже, и неравенство достигло самого низкого в истории уровня в 1977 году. Возможна ли связь между равенством и прогрессом? Давайте представим, как это могло бы быть.
Можно сказать, что успех определяется суммой денег, которые можно заработать в очень короткий промежуток времени. Тогда прогресс заключается не в том, чтобы совершенствовать какие-то вещи, а в том, чтобы изобретения как можно быстрее устаревали, становились неактуальными, и тогда можно будет подороже продать следующую версию телефона, машины или операционной системы.
В частности, когда курс акций зависит от роста выручки (а не от доли на рынке или объема выручки), такое искусственное старение техники является важным двигателем прогресса. Полвека назад производители телефонов, телевизоров и машин создавали такой продукт, что потребители знали (по крайней мере верили), что он прослужит много лет. Современные смартфоны продаются по другому принципу; теперь самое важное — сделать свой продукт неактуальным как можно скорее. В iPhone 6 важно не то, что он лучше iPhone 5, а то, что люди будут стремиться покупать его, чтобы подчеркнуть свой статус. В обществе с высоким показателем социального неравенства видимый статус становится ощутимой силой. Это новое явление, и парадоксально то, что такое изобретение практически лишено инновационности, хотя приносит ощутимую прибыль. В 1960-х венчурный капитал был направлен на рискованные предприятия, тогда только возникали новые электронные технологии. Сейчас капиталисты более консервативны, они предпочитают проекты, основанные на поэтапных улучшениях прежних технологий.
Но здесь кроется нечто большее, нежели неравенство и падение капитала.
Во времена Золотой Четверти мы могли наблюдать, что государства очень много вкладывались в исследования и инновации. Налогоплательщики Европы, США и других стран заменили великих венчурных капиталистов XIX века. Таким образом, практически все достижения тех времен были результатом вложений или государственных университетов, или народных движений. Первые электронные компьютеры изобрели не в лабораториях IBM, а в Манчестерском и Пенсильванском университетах. (Даже аналитическая машина Чарльза Бэббиджа, созданная в XIX веке, напрямую финансировалась британским правительством). Ранние версии сети Интернет были созданы в Калифорнийском Университете, а не в Bell или Xerox. Уже позже World Wide Web был взращен не в Apple или Microsoft, а в CERN, полностью государственном учреждении. Проще говоря, почти все великие достижения в медицине, создании материалов, авиации и космонавтике спонсировались государством. Но предполагается, что с 1970 года именно частный сектор лучше всего подходит для инноваций.
История последних четырех десятилетий может заставить усомниться в правдивости этого предположения. И тем не менее, мы не можем возложить вину за стагнацию изобретений на государство, сокращающее финансирование. В целом, расходование налогов на исследования и разработки возросло в реальном и относительном выражении в большинстве промышленно развитых стран. Должна существовать и другая причина того, почему эти вложения больше не оправдывают себя.
В США время, необходимое новому препарату, чтобы получить одобрение, возросло с 8 лет в 1960-х до 13 — в 1990-х. В наши дни большое количество многообещающих препаратов 20 лет ждут выхода на рынок. В 2011 несколько медицинских благотворительных организаций и НИИ Великобритании обвинили введенные ЕС нормы в «торможении медицинских достижений». Люди буквально умирают из-за того, что лекарства делают более безопасными.
Программу «Аполлон» определенно не смогли бы реализовать в наши дни. И не потому, что люди больше не заинтересованы в полете на Луну, а потому, что риск — исчисляемый буквально процентной вероятностью гибели космонавтов — неприемлем. Работники Boeing шли на огромный риск, когда разрабатывали свой 747, экстраординарную машину 1960-х, которая прошла путь от чертежа до взлета за 5 лет. Его современный эквивалент, Airbus A380 (немного больше и слегка медленнее), совершил первый полет в 2005 — спустя 15 лет после того, как проект получил зеленый свет. Пятьдесят лет назад, когда люди еще помнили, каким был мир до пенициллина, вакцинации, современной стоматологии, доступных автомобилей и ТВ, ученым и инженерам воздавали почести. Теперь же мы стали недоверчивыми и подозрительными — мы забыли, насколько ужасен был мир до Золотой Четверти.
Риск сыграл свою роль еще и в послевоенном сдвиге социальных отношений. Люди, чаще молодые, готовы были подвергать себя огромным физическим рискам, чтобы исправить ошибки довоенного мира. Самых первых демонстрантов, выступавших за гражданские права и против войны, подвергали, в лучшем случае, действию слезоточивого газа. В 60-х феминистки столкнулись с высмеиванием обществом, осуждением со стороны СМИ и насильственным сопротивлением. Сейчас же, отражая изменения в мире технологий, социальный прогресс слишком часто теряется в слепых коридорах политкорректности. Студенческие группы были очагами инакомыслия, даже революций; сегодняшнюю гиперконформистскую молодежь больше интересует чистота языка и бесконечными дебатами, возникающими, когда чья-то точка зрения противоречит общепринятой в данный момент. 40 лет назад СМИ пестрили инакомыслием. Сейчас самые разнообразные СМИ, несмотря на всю свою внешнюю демократичность, соблюдают почтительную робость и поощряют групповое мышление.
Важно ли хоть что-то из этого? Что, если накал технологического прогресса просто немного остыл? Мир, в общем, гораздо безопаснее, здоровее, богаче и красивее, чем когда-либо. Недавнее прошлое мрачно; далекое прошлое отвратительно. Как утверждает Стивен Пинкер, уровень жестокости в большинстве человеческих сообществ начал сокращаться задолго до Золотой Четверти и продолжает падать до сих пор.
Мы действительно живем дольше. Гражданские права настолько укоренились, что однополые браки легализуют по всему миру, а любого вида расизм воспринимается с отвращением. В 2014 мир лучше, чем был в 1971.
И да, мы увидели несколько впечатляющих технологических достижений. Современный Интернет — это чудо, во многом более впечатляющее, чем «Аполлон». Может, мы и потеряли «Конкорд», но вы можете пролететь через всю Атлантику за пару дневных заработков — отлично. Научно-фантастическое видение будущего часто вырисовывает нам огромные космические корабли и летающие автомобили, но даже в «Бегущем по лезвию» в Лос-Анджелесе 2019 года Рик Декард использовал таксофон, чтобы позвонить Рейчел.
Автор: Майкл Хэнлон — научный журналист, чьи работы были напечатаны, среди прочих, в The Sunday Times и The Daily Telegraph. Его последняя книга — «В интересах безопасности» (2014), написанная в соавторстве с Трейси Браун. Он живет в Лондоне.