Что такое репрессия в психологии

Психологические защиты. Вторичные защитные процессы.

Вторичные защиты — «более зрелые», «продвинутые», «высшего порядка» — работают с границами между Эго и Суперэго и Ид, или между наблюдающей и переживающей частями Эго.

Вторичные защиты (защиты высшего порядка):

1.Репрессия (вытеснение)

Вытеснение как защита была первой, привлекшей внимание Фрейда. Сутью репрессии является мотивированное забывание или игнорирование.

Вытеснение воспоминаний о травме

Если внутренний расклад или внешние обстоятельства достаточно огорчительны или способны привести пациента в замешательство, возможно их намеренное отправление в бессознательное.

Прекрасным примером служит фильм «Другие», который полностью построен на этом механизме.

Вытеснение идей в бессознательное

Позднее в аналитической теории термин “репрессия” применялся больше по отношению к идеям, продуцируемым внутри, чем по отношению к травме. Репрессия рассматривалась как средство, с помощью которого ребенок справляется с нормальными с точки зрения развития, но неосуществимыми и пугающими желаниями. Таковым может оказаться, например, желание уничтожить одного из родителей, чтобы самому обладать другим. Он постепенно научается отсылать эти желания в бессознательное. Современные аналитики считают, что человек должен достигнуть чувства целостности и непрерывности собственного “Я”, прежде чем станет способен сдерживать беспокоящие его импульсы репрессиией. У людей, ранний опыт которых не позволил им приобрести эту константность идентичности, неприятные чувства имеют тенденцию сдерживаться при помощи более примитивных защит – отрицание, проекция и расщепление (Myerson, 1991).

«Бытовые» случаи вытеснения

Неклиническим примером репрессии может служить то, что Фрейд называл частью “психопатологии обыденной жизни” – временное забывание говорящим имени человека, которого он представляет, в контексте, очевидно содержащем некое бессознательное негативное отношение говорящего к представляемому им человеку.

2.Регрессия

Каждый родитель наблюдал, как его ребенок соскальзывает к прежним привычкам (присущими более ранним стадиям развития), когда он устал или голоден.

Практически каждый человек, находясь в состоянии сильной усталости, начинает хныкать. Подфаза воссоединения в процессе сепарации-индивидуации, которую Малер описала как универсальную особенность, проявляющуюся в конце второго года жизни каждого ребенка (когда ребенок, начинающий ходить и только что провозгласивший свою независимость от матери, возвращается обратно и прячется под ее юбкой), становится одной из тенденций, присущих каждому человеку.

Для классификации данного процесса как защитного механизма он должен быть бессознательным.

Некоторые ипохондричные люди, которые никогда не поддаются лечению, используют регрессию для того, чтобы находиться в роли слабого – самый ранний способ преодоления сложных жизненных аспектов.

Когда регрессия определяет чью-то стратегическую линию преодоления жизненных трудностей, этот человек вполне может быть охарактеризован как инфантильная личность.

3.Изоляция аффекта

Одним из способов преодоления страха и других болезненных психических состояний является изоляция чувства от понимания.

Изоляция может стать центральной защитой и при отсутствии травмы – в результате взаимного наложения определенного стиля воспитания и индивидуального темперамента ребенка. Все мы знаем людей, которые заявляют, что у них нет никакого эмоционального ответа на вещи, которые у большинства из нас вызывают очень сильные чувства. Такие люди иногда провозглашают изоляцию добродетелью и идеализируют состояние, выражающее только рациональный интерес.

Изоляция считается психоаналитическими теоретиками самой примитивной из “интеллектуальных защит”, а также базовым образованием в механизме действия таких психологических операций, как интеллектуализация, рационализация и морализация.

4.Интеллектуализация

Интеллектуализацией называется вариант более высокого уровня изоляции аффекта от интеллекта. Человек, использующий изоляцию, обычно говорит, что не испытывает чувств, в то время как человек, использующий интеллектуализацию, разговаривает по поводу чувств, но таким образом, что у слушателя остается впечатление отсутствия эмоции.

Интеллектуализация сдерживает обычное переполнение эмоциями таким же образом, как изоляция сдерживает травматическую сверхстимуляцию. Когда человек может действовать рационально в ситуации, насыщенной эмоциональным значением, это свидетельствует о значительной силе Эго, и в данном случае защита действует эффективно. Многие люди чувствуют себя более зрело, когда интеллектуализируют в стрессовой ситуации, а не дают импульсивный, “сопляческий” ответ.

5.Рационализация

Бенжамин Франклин заметил: “Так удобно быть разумным созданием: ведь это дает возможность найти или придумать причину для всего, что ты собираешься сделать”.

Рационализация может проявиться в любой из двух игр. Иногда нам не удается получить то, чего мы хотим, и тогда мы делаем вывод: не так уж и хотелось (иногда это явление называется термином “зеленый виноград” – по басне Эзопа о лисе и винограде).

Или же происходит что-нибудь плохое. Тогда мы решаем: это не так уж и плохо (“сладкий лимон”). Примером первого вида рационализации может служить следующее заключение: дом, который мы не можем себе позволить, в любом случае слишком велик для нас. Примером второго вида рационализации вывод: “Ну хорошо, это был полезный опыт”.

6.Морализация

Морализация является близкой родственницей рационализации. Когда некто рационализирует, он бессознательно ищет приемлемые, с разумной точки зрения, оправдания для выбранного решения. Когда же он морализирует, это означает, что он ищет пути для того, чтобы чувствовать: он обязан следовать в данном направлении.

Рационализация перекладывает то, что человек хочет, на язык разума, морализация направляет эти желания в область оправданий или моральных обязательств. Там, где рационализатор говорит “спасибо за науку” (что приводит к некоторому замешательству), морализатор будет настаивать на том, что это “формирует характер”.

7.Компартментализация (раздельное мышление)

Раздельное мышление — еще одна интеллектуальная защита, возможно, ближе стоящая к диссоциативным процессам, чем к рационализации и морализации, хотя рационализация нередко служит поддержкой данной защиты. Как и изоляция аффекта, раздельное мышление находится ближе к более примитивной стороне.

Его функция состоит в том, чтобы разрешить двум конфликтующим состояниям сосуществовать без осознанной запутанности, вины, стыда или тревоги. Тогда как изоляция подразумевает разрыв между мыслями и эмоциями, раздельное мышление означает разрыв между несовместимыми мысленными установками. Когда некто использует компартментализацию, он придерживается двух или более идей, отношений или форм поведения, конфликтующих друг с другом, без осознания этого противоречия. Для непсихологически думающего наблюдателя раздельное мышление ничем не отличается от лицемерия.

Обыденными примерами компартментализации, в которой многие из нас повинны, сами того не осознавая, являются: одновременная вера в Правило Золотой середины и стремление к Первому Номеру; признание важного значения открытой коммуникации и в то же время отстаивание своего нежелания разговаривать с кем-то; сожаление по поводу предубеждений и шутки по национальному вопросу.

В более патологической части континуума раздельного мышления мы обнаружим людей, которые являются большими гуманистами в общественной сфере, но при этом жестоки в обращении со своими детьми у себя дома.

8.Аннулирование

Так же как морализация считается более зрелой версией расщепления, аннулирование может рассматриваться в качестве естественного преемника всемогущественного контроля. Аннулирование – термин, обозначающий бессознательную попытку уравновесить некоторый аффект (обычно вину или стыд) с помощью отношения или поведения, которые магическим образом уничтожают этот аффект.

Многие религиозные ритуалы имеют аспект аннулирования. Попытки искупления грехов, даже совершенных только в мыслях, можно считать универсальным человеческим импульсом. С возрастом, когда дети становятся способными осознать факт смерти, можно наблюдать целый ряд магических ритуалов, которые несут в себе компонент аннулирования. Детская игра – перешагивание через трещины на тротуаре, чтобы с мамой, идущей сзади, ничего не случилось, – психоаналитически объяснима как аннулирование бессознательного желания смерти матери, которое создает больше страхов, чем было до того, как понятие смерти приобрело более зрелое содержание. Фантазии всемогущества отражаются в скрытом убеждении, проявляющемся в поведении, что враждебные мысли опасны, так как мысль равнозначна поступку.

Люди, которые испытывают сильные угрызения совести за предыдущие грехи, ошибки и провалы – реальные, преувеличенные или совершенные только в мыслях – могут планировать свою жизнь, используя аннулирование.

Когда аннулирование является центральной защитой в репертуаре человека, а действия, обладающие бессознательным смыслом искупления прошлых преступлений, представляют собой главное средство поддержания самоуважения индивида, мы расцениваем этого человека как компульсивную личность.

9.Поворот против себя

Поворот против себя — перенаправление негативного аффекта, относящегося к внешнему объекту, на себя.

Если некто критически настроен по отношению к авторитетному человеку, чье расположение кажется ему основой безопасности, и если он думает, что этот человек не сможет вынести критики, он будет чувствовать себя безопаснее, направив критические мысли и идеи вовнутрь.

Потребовались годы терапии, чтобы она осознала на эмоциональном уровне, что не является больше беспомощным ребенком в дисфункциональной семье, который надеется только на действенность идеи внутреннего самосовершенствования.

10.Смещение

Термин “смещение” относится к перенаправлению драйва, эмоции, озабоченности чем-либо или поведения с первоначального или естественного объекта на другой, потому что его изначальная направленность по какой-то причине тревожно скрывается.

Смещение при измене. “Триангуляция” (включение в треугольник взаимоотношений), которую подчеркивают семейные терапевты, является феноменом смещения. В парах, где один из партнеров неверен, другой партнер направляет большую часть своей агрессии не на супруга, сбившегося с пути истинного, а на “другого” мужчину или женщину. Тирады в адрес “этого разрушителя семьи” предполагают, что партнер является невинной жертвой циничного совращения. Это должно защитить уже страдающего человека от дальнейшей угрозы взаимоотношениям, которая возникнет, если ярость обманутого супруга будет направлена прямо на неверного.

Страсть также может быть смещена. Сексуальные фетиши, по-видимому, можно объяснить как переориентацию эротического интереса с гениталий человека на бессознательно связанную область – ноги или даже обувь.

Некоторые печальные культурные тенденции – как расизм, сексизм, гетеросексизм, громкое обличение проблем общества группами, лишенными гражданских прав и имеющими слишком мало власти, чтобы отстоять свои права, содержат в себе значительный элемент смещения. Все это отражает тенденцию находить козла отпущения (что легко можно заметить в большинстве организаций и субкультур).

Положительные виды смещения включают в себя перевод агрессивной энергии в созидательную активность (огромное количество домашней работы выполняется, когда люди находятся в возбужденном состоянии), а также переадресовку эротических импульсов с нереальных или запрещенных сексуальных объектов на доступного партнера.

11.Реактивное образование

Человеческий организм способен повернуть нечто совершенно в противоположную сторону для того, чтобы свести угрозу к минимуму. Традиционное определение реактивного формирования подразумевает преобразование негативного аффекта в позитивный или наоборот. Например, трансформация ненависти в любовь, привязанности в презрение, враждебности в дружелюбие содержит в себе много общих трансакций.

Замещение в кино: С естра Джуд из «Американской истории ужасов»: чем больше в ней нарастают былые страсти, желание выпить и пуститься в загул, тем более чопорной морализаторшей она становится.

12.Инверсия

Еще одним способом справиться с чувствами, которые представляют психологическую угрозу собственному “Я”, является проигрывание сценария, переключающего отношение человека с субъекта на объект или наоборот.

13.Идентификация

Психоаналитически думающие терапевты продолжают считать, что многие виды идентификации вызываются необходимостью избегать тревогу, горе, стыд, другие болезненные аффекты, или для того, чтобы поддерживать себя, ощущая угрозу чувству самоуважения и целостности.

Как и другие зрелые защитные процессы, идентификация является нормальным аспектом психологического развития и становится проблематичной только в определенных условиях.

Незащитная идентификация (по Фрейду, 1923) мотивируется невыполненным желанием походить на значимого человека (“Мамочка великодушна и создает комфорт, и я хочу быть как она”).

Защитная идентификация с агрессором — мотивированна защитным решением проблемы ощущения угрозы со стороны другого человека, обладающего властью (“Я боюсь мамочкиного наказания за мои враждебные импульсы; если я стану как она, ее власть будет внутри меня, а не вне меня”).

Как примитивная проекция трансформируется у эмоционально здорового человека в течение жизненного цикла во все возрастающую способность к эмпатии; так и архаичные формы идентификации постепенно превращаются во все более тонкие, со множеством нюансов, способы обогащения собственного “Я” путем аккумуляции качеств значимых других.

14.Сублимация

Изначально считалось, что сублимация является “хорошей” защитой, благодаря которой можно находить креативные, здоровые, социально приемлемые или конструктивные решения внутренних конфликтов между примитивными стремлениями и запрещающими силами.

Сублимация была тем обозначением, которое первоначально Фрейд дал социально приемлемому выражению базирующихся на биологии импульсов (к которым относятся стремления сосать, кусать, есть, драться, совокупляться, разглядывать других и демонстрировать себя, наказывать, причинять боль, защищать потомство и так далее). Так, Фрейд указывал, что дантист может сублимировать садизм, выставляющийся художник – эксгибиционизм, адвокат – желание уничтожать врагов. Согласно Фрейду, инстинктивные желания обретают силу влияния, благодаря обстоятельствам детства индивида; некоторые драйвы или конфликты приобретают особое значение и могут быть направлены на полезную созидательную деятельность.

Данная защита расценивается как здоровое средство разрешения психологических трудностей по двум причинам: во-первых, она благоприятствует конструктивному поведению, полезному для группы, во-вторых, она разряжает импульс вместо того, чтобы тратить огромную эмоциональную энергию на трансформацию его во что-либо другое (например, как при реактивном формировании) или на противодействие ему противоположно направленной силой (отрицание, репрессия). Такая разрядка энергии считается положительной по своей сути: она позволяет человеческому организму поддерживать необходимый гомеостаз (Fenichel, 1945).

15.Юмор

Юмор можно считать подтипом сублимации. Дети начинают шутить в очень раннем возрасте (8 месячный малыш, узнав слово «горячо», внезапно одернул руку от маминой груди и расхохотался).

Такие шутки не куажутся защитными, некоторые виды юмора обладают свойством чистой радости и игривости.

Если говорить о другом крае спектра, компульсивная потребность быть смешным может быть защитой. Ситуация, когда человека пригласили к искреннему диалогу, а он начинает шутить, тоже может быть защитной.

Некоторые шутки усиливают нашу способность выдерживать психологическую боль. крайний вариант этого процесса — «черный юмор».

Чувство юмора, особенно способность смеяться над собственными причудами, давно считаете важнейшим элементом психического здоровья.

Источник

Журнал Практической Психологии и Психоанализа

В статье обсуждается история и сущность политических репрессий в СССР в 1917-1953 гг., показана роль Ленина в развязывании террора, приводится статистика гибели людей от расстрелов, переселения, раскулачивания. Приведены результаты исследования, проведенного автором с людьми, пережившими репрессии. Выделены отдельные, особо травматические события, происходившие в тюрьме и лагере, и описаны психологические последствия травмы на индивидуальном уровне. Проанализированы причины отрицания и замалчивания темы репрессий, а также трудности в осмыслении прошлого в российском обществе в целом.

1. Политические репрессии 1917-1953 гг.

После 1917 года в России началось преследование всех, кто был неугоден новой власти, началась история репрессий, история борьбы государства с собственным народом. Врагами новой власти, которые почему-то были названы «врагами народа», были кулаки, священники, представители бывших привилегированных классов и интеллигенции.

За период с 1918 по 1925 год политическим репрессиям подверглись 33 251 человек.

За период с 1930 по 1953 год приговоры и постановления были вынесены в отношении 3778234 человек, из них 786 098 расстреляны; по другим источникам, за 1930—1953 годы по делам ОГПУ—НКВД—МВД осуждены 3 851 443 человека, из них 776 082 приговорены к высшей мере наказания (The New Times, №39, 05.11.2007).

Из общего числа заключенных, умерших в лагерях ГУЛАГа за 14 лет (с 1934 по 1947 г.) 516 841 человек, или 53,6%, скончались в течение трех лет (1941-1943 гг.), а остальные 446 925 заключенных (46,4%) умерли в течение 11 лет (1934-1940 и 1944-1947 гг.). (по данным В. Земскова, 1991). По другим данным в лагерях, колониях и тюрьмах погибли 2,06 млн. человек. (The new Times, №39, 05.11.2007). Ю. Марголин, бывший заключенный, писал, что по его подсчетам, в год в советских лагерях умирало около 750 тысяч человек (Ю. Марголин, 2008, с.425)

С 1930 по 1953 год в СССР было раскулачено и сослано 6,4 млн. крестьян, так называемых «кулаков» (The New Times, №39, 05.11.2007).

От голода в 1932—1933 годах на территории СССР по разным оценкам, погибло от 4 до 10,8 млн человек, в 1946—1947 годах от 0,8 до 2 млн. человек.

Всего же через репрессии, начиная с конца 1920-х и до 1953 года прошли 25—30 млн. человек. (там же)

Сразу после установления большевистского режима началась расправа с интеллигенцией. «Философским пароходом» были названы два немецких судна – «Oberbürgermeister Haken» (29—30 сентября 1918 г.) и «Prussia» (16—17 ноября 1918 г.), доставивших из Петрограда в Штеттин более 160 человек, в основном, философов и университетских преподавателей.

В одном из указаний в Политбюро от 19.03.1922 В. Ульянов писал: «Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным образом»,… «с беспощадной решительностью, безусловно, ни перед чем не останавливаясь, и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

После смерти В. Ульянова его дело продолжил И. Джугашвили.

В годы т.е. «большого террора», начиная с 1934 г., были уничтожены бывшие соратники самого В. Ульянова, многие партийные и военные руководители, в основном, высокого ранга. А после 1937 года стали активно сажать в лагеря членов семей так называемых «врагов народа». Их несовершеннолетних детей безжалостно помещали в детские дома.

Трагедия продолжилась с наступлением второй мировой войны. Так, начиная с 1941 г., любой, кто высказывал неверие в победу России в войне, или говорил о преимуществах немецкого вооружения, обвинялись в пораженческих настроениях и пособничестве врагу. Люди, попадавшие в немецкий плен, приговаривались после возвращения к десяти годам лагерей за измену Родине. После войны большие сроки получали те, кого вывезли на принудительные работы в Германию, и те, кто во время войны находились на оккупированных немцами территориях. Первые пострадали, так как подозревались в коллаборационизме, вторые – на всякий случай, для того чтобы не рассказывали об условиях жизни, увиденных ими в Европе, и не сравнивали их с жизнью в СССР. Огромное количество невинно осужденных людей погибло в штрафных батальонах.

Депортация

В 1918 г. началось насильственное переселение больших групп людей и целых народов. Первыми жертвами стали казаки Терской области, которые в 1920 году были выселены из своих домов и отправлены в другие местности Северного Кавказа, в Донбасс, на Крайний Север, а их земля была передана чеченцам и ингушам.

В середине 1930-х в Ленинграде арестованы многие эстонцы, латыши, литовцы, поляки, финны и немцы. 65 тыс. немцев и поляков были выселены с Украины, территорий, прилегающих к польской границе, в Северо-Казахстанскую и Карагандинскую области.

В сентябре 1937 года 172 тысячи этнических корейцев выселены из приграничных районов Дальнего Востока.

В июне 1941 года. из Литовской, Латвийской, Эстонской и Молдавской ССР выслано около 75 тыс. человек. Главы семей – в лагеря, сами семьи – в Сибирь, на спецпоселение.

В 1941 г. 367 000 немцев депортировано в республику Коми, на Урал, в Казахстан, Сибирь и на Алтай. Немцы были отозваны из действующей армии. В 1942 началась их мобилизация в трудармию – те же самые лагеря, где они строили заводы, работали на лесозаготовках и в рудниках.

В 1943—1944 гг. были проведены массовые депортации калмыков, ингушей, чеченцев, карачаевцев, балкарцев, крымских татар, ногайцев, турок-месхетинцев, понтийских греков, болгар, крымских цыган, курдов – в основном по обвинению в коллаборационизме, распространённому на весь народ. Были ликвидированы (если они существовали) автономии этих народов.

В 1948—1953 гг. более 100 тыс. азербайджанцев депортировано из Армянской ССР в Азербайджанскую ССР.

Все эти цифры означают, что сегодня в России живут миллионы потомков людей, пострадавших от насильственного переселения. Отъезд был немедленным, в течение суток семья с маленькими детьми должна была сняться с места, покинуть свой дом, пуститься в трудный путь, иногда занимавший месяцы в нечеловеческих, антисанитарных условиях, в нужде, холоде. Новая жизнь часто начиналась с рытья землянок в промерзшей земле. Во время переезда от болезней и голода умирали дети, старики, и люди, пережившие переезд, до конца жизни не могли придти в себя от ужаса. В 1948 г. был принят указ, запрещавший депортированным народам покидать районы депортации и возвращаться на родину. Те, кто нарушал этот указ, приговаривались к лагерным работам на 20 лет. Так, огромное количество людей никогда не вернулись в родные края, навсегда потеряв родных и близких.

2. Исследование «Травма в семьях, пострадавших от сталинских репрессий»

Я хотела бы подробно остановиться на собственном исследовании, которое проводилось в 2003-2005 гг. совместно с Институтом З. Фрейда, и было поддержано Международной психоаналитической Ассоциацией.

Целью проекта был анализ того, как чувствуют себя люди, пережившие репрессии 1934-1953 гг., и то, каким образом они переработали свой трагический опыт.

Участники

В интервью приняли участие 15 человек – дети родителей, которые были репрессированы в 1917-1937 гг. Среди пятнадцати человек, согласившихся дать интервью, были представители разных групп бывших политзаключенных. Участники интервью описаны мной как «второе поколение», так как у двенадцати из них родители также были жертвами репрессий. Девять человек были осуждены и отбывали наказание в лагерях и тюрьмах. Один участник, помимо этого, несколько месяцев был узником одного из известных концлагерей, организованных немцами. Участники проекта в среднем провели в заключении и в ссылке от трех до пятнадцати лет. Трое участников, будучи детьми, после расстрела родителей были принудительно помещены в детские дома.

Получение результатов и их валидизация

Интервью с каждым участником длились от 4 до 8 часов с интервалом в 1-2 недели. Нас интересовали такие темы, как:

Результаты

Арест. Первым сильным, шокирующим переживанием для всех, с кем я беседовала, были арест и первые дни пребывания в тюрьме. Самым тяжелым было нахождение в камере-одиночке или в специальном так называемом «пенале», куда человека помещали в ожидании приговора.

Один из участников вспоминал:

«(Во время вынесения приговора) меня удалили, помню, и водрузили в коридорный конверт. Это, знаете, такая квадратная кабиночка, где можно только вокруг своей оси вертеться. И там держали меня очень долго. И я весь потом, помню, обливался потом… от одного расстройства, от одного только этого события страшного. … (После вынесения приговора) меня вернули в ту камеру, откуда меня взяли. Меня там не узнали. Я был потрясенный страшно. Я не мог ни с кем говорить, и со мной истерика была. Ну, я помню, меня на носилках отнесли в тюремную больницу, там полежал несколько дней, потом пришел в себя… (у меня были) спазмы горла, я не мог ничего сказать от волнения …»

Чудовищным нарушением границ личности было то, что человека с самого начала в тюрьме, а потом в лагере, часто раздевали, осматривали, унизительно «шмонали», проверяли, не спрятано ли что-то во рту, в заднем проходе, отбирали все личные вещи, вытаскивали резинки из белья. Люди переживали стыд, смущение, окончательно понимали, что имеют дело с садистами.

Пытки и издевательство

Садизм не был приписан сотрудникам НКВД специальными распоряжениями, он был их личным проявлением. Масштабы его распространения были огромны, а изощренность издевательств приводит в ужас. По-видимому, среди сотрудников НКВД было много людей с психическими нарушениями, или же они обретали их в процессе своей работы. Очевидно также, что все эти преступления не имеют срока давности и подлежат уголовному наказанию.

Одна из участниц так описывала этап из московской тюрьмы к месту заключения:

«С вещами поехала я по этапу вместе с уголовниками, с селедкой, без воды… Единственной радостью для заключенных было помыться в бане в пересылочных тюрьмах. Этап был, наверное, труднее вот этих 8 месяцев (в тюрьме). Никакими словами это не опишешь! Это несравнимо ни с каким Освенцимом! Когда каждый день живешь с мечтою о смерти и думаешь: господи, хоть бы кто налетел, хоть бы кто пристрелил! Когда каждую минуту мечтаешь умереть любым способом. И все время хотелось умереть».

Другой участник рассказывал нам:

Работа в лагере

Работа в лагере была для большинства людей непосильно тяжелой. Они испытывали унижение от того, что не могли справиться с нормами, выбивались из сил, многие, особенно на лесоповалах, не выдерживали больше года, погибали от изнурения и голода. В главе «Расчеловечивание» в книге «Путешествие в страну Зека» Ю. Марголин пишет:

«Огромное, подавляющее, 90%-ное большинство идет на черную массовую каторжную работу. Лагеря, призванные исправлять трудом»- как будто можно кого-нибудь исправить обращением в рабство – представляют в действительности дикарскую профанацию труда и неуважение к человеческому таланту и умению».

Изнуряющий Голод в лагере погружал людей в состояние регресса, когда все мысли и переживания вращались вокруг пайки, а еда становилась единственной ценностью. Вспоминает один из участников интервью:

«Когда живой человек, близкий человек Вам пишет, а Вы не в состоянии с ним общаться, это, конечно, не легко было. И уже (становилось) как-то безразлично. Понимаете, видишь эту нищету, этот голод, холод, уже не до писем было. Слушайте, что может радовать? Если бы накормить бы меня, это было бы радостью. А когда вечно, понимаете, тебя одолевает голод, холод, нужда и грязь, и нечисти, и издевательства, самое главное, и моральное (унижение) такое, тут уже не до писем было. Слушайте, какие там письма, какие там родственники! Боже мой!»

Постепенно люди невольно погружались в нечеловеческое состояние – или «расчеловечивание» как назвал его Ю. Марголин:

«Все подавлено в массовом обитателе лагеря: его логика и чувство справедливости, его личное право на внимание к элементарнейшим потребностям его духа и тела. Ему остается только смирение и сознание своего абсолютного ничтожества и бесправия. Даже человеку Запада, который в крови имеет индивидуальную строптивость и личную гордость – невозможно сохранить чувство собственного достоинства, если он продолжает оставаться в лагере».

3. Психическая травма у переживших лагерь

Тревога, сверхбдительность, идентификация с родителями

Несмотря на первоначальное согласие, чувствовалось, что мои собеседники испытывали во время интервью амбивалентные чувства и тревогу. Часто это было заметно уже в том, как интервью иногда по нескольку раз переносилось на более отдаленные сроки. Людям было трудно рассказывать подробности о жизни в лагере, тюрьме или плену, если я не расспрашивала их об этом более детально. При этом, особенно трудно было говорить об унижении, издевательствах, пытках, насилии. Одна из участниц, проецируя на меня свой страх, спросила, не боюсь ли я проводить такое исследование? Упоминание о том, что проект проводится совместно с западным институтом, как правило, облегчало нашу работу и способствовало большей открытости.

То, что Нидерленд называет «тенденцией к сохранению сверхбдительности» (Niederland, 1961, 1981; Krystal and Niederland, 1968), проявлялось у наших собеседников в том, что все они внимательно следили за политическими изменениями в стране, некоторые рассказывали, что у них долгие годы оставался страх, что могут придти за ними, или за детьми, и потому вели себя очень осторожно.

Мы также понимали трудности в описании самих событий и чувств, которые они вызвали, как следствие слишком сильной эмоциональной травмы. К тому же это была множественная или так называемая «кумулятивная травма» (M. Khan, 1963).

Многие участники не захотели, чтобы я встречалась с их детьми. Часто они так сильно переживали сцены, «ожившие в памяти» во время интервью, что приходилось прерывать разговор. Невозможность говорить о случившемся проявлялась также в том, что люди «сворачивали» на безопасные темы, например, описывая достижения детей и внуков, и подчеркивали, что сейчас у них все хорошо. Психосоматические расстройства, в частности, нарушения сна, встречались практически у всех участников. Многие, особенно женщины, жаловались на другие соматические расстройства.

Так, в одном случае, дочь расстрелянного наркома, которая уехала с мужем в другую соцстрану после войны, осудили на 11 лет, инкриминируя ей, в том числе, прошлое ее отца – врага народа. Тем не менее, она рассказывала об отце с гордостью, любовью, ни разу не обвинив его ни в чем, и по завершении сказала: «Мы обязательно должны описать все это ради наших родителей». Другая участница – дочь расстрелянного генерала, в 18 лет ушла на фронт, прошла войну зенитчицей, вела себя очень храбро, отважно, покровительствовала другим, и ее интервью было наполнено рассказами о военной доблести, так, что мне казалось, что одним из ее сильных желаний было бессознательная попытка понравиться отцу, получить его признание и похвалу.

Преданность, связь с родителями, мужьями, женами, детьми, становилась важным фундаментом, которые давали силы для в лагере и в тюрьме. Для выживания было важно знать, что человека кто-то ждет на воле.

Отношение участников к советскому режиму и оценка прошлого

Отношение участников к советскому режиму и оценка прошлого часто зависели от социального происхождения. Так, дети «старых большевиков», высокопоставленных партийных функционеров, наркомов, чекистов гордились тем, что их родители принимали участие в революции, ликвидации белых, руководили военными действиями, раскулачиванием, возглавляли комбеды, реввоенсоветы, управления НКВД. Собственно говоря, у них и не было оснований думать по-другому, или переживать по поводу того, что родители участвовали в убийствах, грабежах, конфискации чужого имущества. Такая установка соответствовала тому, что в обществе после 1956 года был взят курс на идеализацию большевизма и его вождей.

Так, дочь крупного военного, расстрелянного в 1937 г. рассказала, что перед арестом отец написал матери «Нина, перед Родиной и партией ни в чем не виноват. Поезжайте в Москву и ждите. Через месяц-два я буду дома». Затем она подытожила: «они действительно никогда ни в чем не были виноваты».

Еще одна участница, дочь наркома, рассказала, что ей запомнились слова отца в его последнем слове на суде, после заслушивания обвинений (в 1937 г.): «После того, что я узнал, у меня больше нет желания жить. А мои дети пускай поют со всеми другими детьми Интернационал».

Другая участница гордо рассказывала о том, как ее отец, известный революционер, в 20-е годы участвовал в ликвидации казачества. Отец был в ее глазах героем – героем революции и гражданской войны, выдающимся, смелым, творческим, необыкновенно одаренным человеком, которого очень уважал Ленин.

Один из участников гордился своим отцом, высокопоставленным партийным функционером, возглавлявшим министерство просвещения одной из бывших советских республик, и принимавшим участие в расправе над неугодными советскому режиму деятелями культуры, в частности, писателями, и возглавлявшим борьбу за искоренение местного языка. По мнению сына, его отец «помогал бороться с националистами и заблуждавшимися людьми».

Новые хозяева жизни, которые в основном, были выходцами из беднейших, семей, не только охотно экспроприировали квартиры и материальные ценности, но и старались перенять барские обычаи и правила жизни прежней элиты. Так, дети «старых большевиков» описывали роскошный быт и уклад жизни после революции, которые были построены по образцу и подобию бывших дворянских. Часто, несмотря на кровавую историю семьи, и то, что они сами пострадали от режима, через идентификацию с родителями они оставались верны советским и революционным идеалам. У некоторых встречалось расщепленное восприятие прошлого, когда идеализированное отношение к революции и большевизму сочеталось с ненавистью к Сталину и его соратникам.

Дети из обычных семей быстрее уясняли истинную суть происходящего, и сразу понимали, что их самих, также как и всех остальных, наказывают ни за что. Понимание того, что государство при помощи НКВД использует рабский труд, и что в стране существует чудовищный обман людей, о котором запрещено говорить, приходило к ним гораздо быстрее. Еще быстрее это понимали иностранцы, попадавшие в лагеря из благополучных стран Европы, чей рассудок не был затуманен двадцатью годами пропагандистской лжи.

Во время интервью участники из этой группы не высказывали критики в отношении советской власти, если я не задавала вопросов. Однако, из редких комментариев, которые иногда прорывались, из ироничного тона можно было понять их истинное отношение. У них было больше открытой горечи и гнева по поводу убийства родителей и (или) своего пребывания в лагере, отсутствовала идентификация с героями. После возвращения они испытывали скорее депрессивные чувства, отчаяние, растерянность.

Один из участников сказал, что после возвращения из лагеря «он всю жизнь прожил с опущенной головой». Другая участница описала свою беспомощность таким образом:

«В 53-м я пришла, это было ужасно. Ободранная, голодная, больная, худая, я очень всего боялась, и все у меня болело. В тюрьме это называли пространственной болезнью, а она как-то ведь называется. Когда не знаешь, что есть какие-то мышцы, а вдруг они начинают все болеть. Все-таки, видимо, это ограниченное пространство… Нужно было прописаться, это для меня была проблема. Я за папу цеплялась. Даже просто перейти дорогу было долгим, трудным делом, я говорила отцу: «Ну, может ты сам, может быть, потом, может быть, завтра».

Разрушение семейных связей

Людей высылали и убивали хладнокровно, никто не думал о детях, оставшихся без родителей. Их помещали в приюты, причем, братьев и сестер помещали порознь, часто в разные детдома. Малышам меняли фамилии, чтобы родственники не могли их разыскать. Конфликт между преданностью семье и требованиями враждебного социума возникал всякий раз, когда детское желание быть принятым в группе, быть, как все, использовалось взрослыми с идейными целями, для промывания мозгов. Так, детей часто заставляли отказываться от родителей как от врагов народа, предлагая сменить фамилию, угрожая, что не примут в пионеры, комсомол.

Одна из участниц рассказала, что после долгих уговоров написать заявление об отказе от родителей ее саму и ее сестру приняли в комсомол.

«Нам хотелось в комсомол, (хотелось) быть такими, как все. Мы верили, что родители наши не виноваты, что они вернутся. Все в школе были комсомольцы, а мы нет, а нам очень этого хотелось. Тогда директор приюта послал в Москву воспитательницу, и секретарь ЦК комсомола дал разрешение принимать нас в комсомол. Они приехали с эти решением, и мы вступили в комсомол уже в 15 лет»

Уничтожение материальных следов и замалчивание репрессий было важной частью работы палачей, так как это было уничтожением следов преступлений, и совершалось оно целенаправленно и старательно. Так, вещи, письма арестованных не возвращались, расстрелянных людей закапывали в общие могилы без опознавательных знаков, так, чтобы их никто никогда не нашел. Шестеро из 15 участников интервью до сих пор не знают, где были расстреляны и похоронены их родители, и на протяжении всей жизни ищут их затерявшийся след.

Оставшиеся в живых или на воле родственники часто сами уничтожали семейные документы, архивы, фотографии, чтобы не подвергать риску себя и детей, и таким образом навсегда исчезали материальные доказательства того, что человек когда-то жил.

У двенадцати участников опроса есть дети и внуки, однако, только двое из двенадцати рассказывали о том, что в семье были погибшие и сидевшие в лагерях, еще до перестройки, остальные же, и то, не все, отважились сделать это только после нее.

После освобождения

После освобождения бывшие заключенные оставались «врагами народа». Так, они не имели права вернуться на прежнее место жительства, не могли занимать руководящие должности, не имели права работать ни в каких образовательных учреждениях, включая детские сады. Часто за ними устанавливался так называемый комендантский надзор, когда обычно ближе к ночи приходил сотрудник НКВД проверять, на месте ли бывший заключенный. Взрослых детей «врагов народа» не принимали ни на учебу, ни на работу. Таким образом, ауйтсайдером в обществе становилась вся семья.

4. Последствия репрессий в обществе

Изменение языка и создание мифов

После революции в обществе возникла новая советская лексика, овладение которой считалось признаком овладения культуры. Язык пропаганды фальсифицировал устоявшиеся понятия, подменял их новыми, обслуживал новые мифы, в частности, миф о построении коммунизма. И мифы, и советский новояз использовались для поддержания энтузиазма, фанатичной преданности, и помогал выживать и работать в условиях повсеместной бедности. Так, одной из истинных причин репрессий было то, что часть людей убили в устрашение, а другую использовали в лагерях в качестве рабов, которые бесплатно осваивали новые земли, строили новые города и заводы, добывали полезные ископаемые, в том числе уран. При этом не поленились затуманить сознание оставшихся на воле тем, что это были враги народа, которых надо исправлять в лагерях. Так «истребительно – трудовые» лагеря, как их назвал А. Солженицын, были названы исправительно-трудовыми.

Во многих семьях, где отрицание действительности и вытеснение было наиболее мощным, прижилась вера в то, что социальные ценности важнее личных, как это пытались с самого начала внушать большевики. Тогда преданность семье, любовь, поддержка отступали перед ценностями самоутверждения в социуме. Часто в таких семьях бывших заключенных предавали или отказывались от связи с ними.

Страх, отрицание прошлого и неспособность переживать печаль

Тем не менее, мне кажется очень важным взять на себя ответственность за честный анализ прошлого, за восстановление справедливости как в моральном, так и в юридическом плане, за сохранение памяти о случившейся с нами всеми трагедии, чтобы перестать перекладывать «груз молчания» (по выражению Дан Бар-Она) и груз неразрешенных проблем, прежде всего, семейных и индивидуальных, на плечи следующего поколения, и завершу доклад словами Юлия Марголина, узника бывших советски[ концлагерей: «Не может остаться душевно здоровым человек или общество, которое является жертвой или хотя бы свидетелем чудовищного преступления, возведенного в норму. Укрытого так, как в каждом приличном доме бывает укрыт ватерклозет – преступления, о котором все знают, но никто не говорит, которое не вызывает протеста в мире и просто принимается к сведению, и даже оправдывается людьми претендующими на высокое достоинство».

Источник