Что такое секретарская литература
От соцреализма к трансгуманизму
– Разрушение империи не может не отразиться на литературе. Ведь и спад в русской литературе, случившийся в 90-е годы, во многом был вызван тогдашним состоянием страны, когда кругом царил хаос.
– В советское время, когда я только вошёл в литературу, у нас господствовали три направления. Первое – огромная деревенская проза. Это были крупнейшие писатели, которые поставили русский вопрос, во весь голос говорили о катастрофе деревни, её последнем издыхании. Было мощное направление – городская трифонианская проза. Это тема глубинной трагедии интеллигенции в сталинские времена. И третье, не менее сильное направление – так называемая секретарская литература. Это литература Иванова, Проскурина, которые создавали официозный советский эпос, полагая, что они продолжают дело Шолохова.
Был и Солженицын, примыкавший к антисоветскому направлению. После разрушения СССР стали происходить удивительные вещи. Кончилась деревня – и «деревенское» направление иссякло. Не потому, что «деревенщики» Белов или Распутин исписались, а потому, что писать было уже не о чем, исчезла почва, питавшая это направление. Кончился СССР – исчезли и координаты. Ведь даже антисоветчик Солженицын был советским писателем, потому что его творчество, вся его энергия были связаны с этими советскими координатами. Когда они исчезли, Солженицын повис в воздухе и прозябал при Ельцине в своём подмосковном имении. Ну о секретарской литературе и говорить нечего – она скончалась вместе с кремлёвским пулом. С исчезновением координат и связана возникшая в нашей литературе пустота. Если бы СССР уцелел, «деревенщики» окончательно заглохли бы, как и мэтры официозной секретарской литературы. А вот трифонианцы, скорее всего, остались бы, – это была бы «литература возмездия» победителей, «литература реванша», этакий новый официоз, поскольку за этой группой писателей стояло бы новое правительство. Но умер СССР – умерли все эти направления, и умерла сама советская официальная литература.
Пауза 90-х была наполнена обломками, щепками этих разлетевшихся литературных направлений. Писатели-постмодернисты, о которых часто говорят с нескрываемым презрением, собирали эти осколки, создавали из них свои произведения-коллажи, составленные из остатков прежних советских и русских культур. Они не давали бесследно исчезнуть той, прежней культуре, создавая что-то вроде её музея. Новый литературный мир, возникающий сейчас, должен быть благодарен этим постмодернистам. И когда мою литературную стилистику называют постмодернистской, я не вижу в этом ничего худого. Мы собирали то, что оставалось.
– Хорошо, девяностые – время раздрая, хаоса и растерянности. Но почему и в более тучные, относительно спокойные двухтысячные в литературе тоже не случилось прорыва?
– Отдельные прорывы как раз случались, появлялись и хорошие писатели. Но всё это ещё не было собрано в литературу. Литература – это арифметика произведений, сложнейшее взаимодействие постоянно возникающих художественных явлений, соединённых между собой общим дыханием, общим энергетическим, творческим полем.
Но с исчезновением СССР исчезло всемирное литературное тяготение, исчезли какие-то космические лучи и возникающие в нём светила. А осталось – отчаяние художников, чувствовавших своё одиночество. Мне тот начальный постсоветский мир казался сном – иногда ужасным, иногда прекрасным, иногда вещим. И не случайно я тогда собрал свои романы в «Книгу снов». Сейчас наше общее литературное поле только-только начинает устаканиваться, но оно рождается быстрее, чем национальные проекты.
– Если говорить о новом качестве русской литературы, нельзя не вспомнить, что в этом году почти одновременно вышли три романа – «Доктор Гарин» Сорокина, «Трансгуманизм» Пелевина и ваш «Тайный ларец». И в каждом – предчувствие апокалипсиса. Не атомной войны, а некоего глобального Конца, когда государство и общество исчезают в их нынешнем виде, трансформировавшись в нечто неведомое нам сегодня. Это уже что-то новое в нашей литературе?
– Когда я говорю о новом развитии нашей литературы, я имею в виду не просто появление новых произведений и новых тем. Конечно, будут новые романы и рассказы, трагедии и комедии, будут оптимистические трагедии и пессимистические комедии. Это всё будет, но дело не в этом. Я говорю о том, что наступил момент, когда возникает новое интегральное состояние, появляются новые оси координат. Это условно можно назвать трансгуманистической революцией, или завершением всех прежних проектов, или рождением нового загадочного проекта Великого Обнуления.
Этот новый проект отрицает все прежние либеральные, христианские, фашистские, советские или исламские проекты, когда возникает некое технотронно-ковидно-электронное состояние, когда меняется всё и вся, в том числе и само человечество, и философия, и вся наша жизнь. И тут русская литература откликается на изменения тремя романами – Сорокина, Пелевина и вашего покорного слуги. Эти произведения разные по содержанию и настроению, но они одновременно и продукт нового явления, и залог того, что возникает новое литературное направление. Это не появление группы писателей, к которой можно присоединиться, как это было в случае, например, с «деревенщиками». Такие группы действительно возникали в тоталитарном Советском Союзе с его жестокостями и необходимостью всё запихивать в организационные рамки.
Сегодня мы видим таинственные, непонятные нам явления, тяжёлой плитой давящие на человечество, и писатели откликаются на это. И эти три романа, три отклика – а будет ещё больше – сплавляются в общий литературный процесс. Они варятся в этом кипящем бульоне, в котором сегодня находится и весь мир, и наша Россия. Вот из этого «бульона» и вырастает в нашей литературе что-то новое.
– Давайте по нашей неизбывной привычке всему присваивать имена придумаем название этому новому направлению. Как вам – трансгуманистическая литература? Или – нейролитература?
– Я бы назвал её просто транслитературой. Но дело не в названии, оно как-то придумается. По моему разумению, появление «Трансгуманизма», «Доктора Гарина» и «Тайного ларца» в это время, когда новый Великий проект общим куполом опускается на Землю, знаменует появление долгожданного литературного направления. Это позволяет писателям, обожжённым катастрофой последних тридцати лет и разбросанным по разные стороны политикой, забинтовать свои раны и переломы, взаимодействовать духовно, не сбиваясь в политическую толпу и не примыкая к какой-то ветви власти. Мы сможем соединиться, чтобы войти в когорту, готовую откликнуться на новые явления, на появление нового мира. Это будет интересно прежде всего писателям XXI века, как это было интересно в начале ХХ века, на изломе времён, писателям русского Серебряного века. Они знали друг друга, притом что они были разные – кто-то слыл православным писателем, кто-то тяготел к ницшеанству или католицизму. Но это был единый процесс, они шли в едином потоке, в едином русле, и тем сильна была русская литература. Если сегодня литературный процесс впишется в меняющуюся реальность, мы увидим совершенно новое направление нашей литературы.
– Мир стоит на пороге качественно новой цивилизации?
– Может быть, Маркс ошибался, придавая такое значение личности в истории, и человечество развивается по каким-то иным законам, когда не люди движут историю, а история движет людьми?
– До сих пор мы не имеем даже чёткого и всеми принятого определения, что такое история. Можно, например, сказать, что история – это последовательность событий в определённом времени или определённые тенденции в развитии человеческого общества. А может, это столкновение тенденций и мифов? Или огромный энергетический процесс, могучая энергия, созидающая и стирающая в пыль царства и народы?
Вот говорят, что князь Владимир приехал куда-то, чтобы выбрать Руси религию. Мусульмане, хазары-иудеи, католики предлагали ему свои религии, а он выбрал православие. Но я уверен: не князь Владимир выбрал православие – православие выбрало его. Потому что православию надо было куда-то деться после крушения двух Римов – латинского и византийского, – и православие выбрало Русь, ставшую Третьим Римом во времена Московского царства. История выбирает лидеров, которые должны реализовывать задуманное ею, а им кажется, что они – творцы истории.
– Вы сказали о грядущих новых временах и великих проектах. Как Россия впишется в эти времена и проекты? И впишется ли вообще?
У нас есть русское ощущение неба, русское ощущение бесконечности, русское ощущение существования Царствия Небесного, к которому ведут мечты человеческие. Если мы хотим достойно войти в грядущий, порой пугающий, а порой и прекрасный мир, если мы хотим сохраниться в нём, – нам надо не растерять это русское мироощущение, наш духовный взгляд на Вселенную и на человека.
Беседу вёл Григорий Саркисов
Нажмите «Подписаться на канал», чтобы читать «Завтра» в ленте «Яндекса»
секретарская литература
1 секретарский
секретарская литература — (iron.) libri scritti da dirigenti dell’Unione degli Scrittori dell’URSS
2 обширная литература
The literature on the subject is quite voluminous (or extensive).
3 патентно-ассоциированная литература
4 литература
5 литература
6 ангажированная литература
7 древнегреческая философия и литература
8 относящийся к Торе (организации, литература)
9 подсобная литература
10 религиозная литература
11 справочная литература
12 талмудическая литература
13 художественная литература
14 эпическая литература
15 литература
16 литература
худо́жественная литерату́ра — bellas letras
нау́чно-популя́рная литерату́ра — literatura de divulgación científica
худо́жественная литерату́ра — bellas letras
нау́чно-популя́рная литерату́ра — literatura de divulgación científica
17 литература
научная литерату́ра — letteratura scientifica
художественная литерату́ра — belle lettere f pl
мемуарная литерату́ра — memorialistica f
политическая литерату́ра — letteratura politica
18 литература
19 литература
20 литература
См. также в других словарях:
Петроний Максим — В Википедии есть статьи о других людях с именем Петроний. Флавий Петроний Максим лат. Flavius Petronius Maximus … Википедия
Казанский кремль — Координаты: 55°47′55″ с. ш. 49°06′23″ в. д. / 55.798611° с. ш. 49.106389° в. д. … Википедия
Сердобский уезд — Герб уездного центра Герб губернии … Википедия
Слободы Екатеринбурга — Слободами в Екатеринбурге XVIII XIX веков называли жилые образования (небольшие городские районы или городовые стороны), возникшие в 1720 х начале 1730 х годов на территории Екатеринбургской крепости, либо за её пределами, на… … Википедия
Горный департамент — (a. mining department; н. Bergwerk Departement; ф. departement minier; и. departamento minero) гос. учреждение по управлению горн. предприятиями Pоссии; образовано 13 июня 1806 в составе Mин ва финансов вместо упразднённой Берг коллегии.… … Геологическая энциклопедия
Феминистский анализ труда — научное направление, основанное на социальной критике гендерно нейтральных подходов к понятиям рабочей силы и процесса труда. Классические марксистские определения этих понятий не принимали в расчет различия между мужчинами и женщинами,… … Термины гендерных исследований
Смерть Петра III — Дворец в Ропше. Снимок начала 1970 х годов Свергнутый в результате дворцового переворота 1762 года император … Википедия
«Жили прекрасно, кормились вот плоховато»
В рамках серии онлайн-разговоров о литературе эпохи застоя, приуроченных к открытию в Новой Третьяковке выставки «Ненавсегда. 1968–1985», редакторы «Полки» расспросили критика, заместителя главного редактора журнала «Знамя» Наталью Иванову и поэта Льва Рубинштейна о том, как проходила в застойные времена жизнь писателей, официальных и неофициальных. Какие писательские круги и компании существовали в то время, где писатели собирались, отдыхали и выпивали, чем отличались друг от друга литературные журналы — и в чём была главная тяжесть и радость этого времени?
Начнём с Льва Семёновича. Как вы жили в застойные времена? Можно ли было кормиться литературным трудом? Как ваша литературная работа соотносилась с тем, что вы делали для выживания? И как появились ваши карточки?
Лев Рубинштейн: Жили-то прекрасно, кормились вот плоховато, но это уже другой вопрос. Вся страна так жила. Разумеется, все люди моего окружения ни на какую литературную работу жить не могли. Забегая сильно вперёд, скажу, что многие и сейчас на литературный труд не могут прожить. Но тогда это просто было исключено. Все занимались кто чем. Я, например, долгие годы служил в библиотеке. Это отчасти проливает свет на другой вопрос — насчёт карточек. Самые радикальные подпольщики, особенно в Питере, работали в котельных и дворницких. Это был такой золотой стандарт. Москвичи всё же где-то служили. Мой друг Айзенберг по образованию архитектор, долгие годы работал реставратором в каких-то подмосковных усадьбах. Пригов зарабатывал как художник. Он со своим другом Борисом Орловым Борис Константинович Орлов (р. 1941) — российский художник, один из представителей соц-арта. Работал с эстетикой советской парадной скульптуры, геральдики и наградных знаков. Ещё в юности познакомился с Д. А. Приговым в Доме пионеров на улице Стопани. В годы позднего застоя был организатором однодневных выставок неофициальных художников в Доме художника на Кузнецком Мосту. ездил халтурить по русским городам, лепить каких-то крокодилов Ген, что позволяло им кое-как жить. Кстати, у Пригова эти командировки играли большую роль в его лирике. «Течёт красавица-Ока посредь красавицы-Калуги» — это оттуда, из его поездок. В общем, кто как. Никто не публиковался и не собирался даже, мы все были авторами самиздата.
Эта ситуация самиздата иногда подсказывала художественные идеи. Некоторые люди стали делать авторские книжки или ещё что-то. Потому что непубликуемый автор, автор, пишущий в стол, заполняющий ящики письменного стола бумажками, — позиция слегка ущербная. Многие из нас, в том числе и я, захотели эту ситуацию самиздата перевести из измерения социального в измерение эстетическое. Надо было извлечь из этого какую-то художественную пользу. Так появились мои первые картотеки. Вообще, у меня был долгий период, года два, сплошного экспериментаторства, связанного не столько с самими текстами, сколько со способами их бытования. Я делал надписи на спичечных коробках или кубики, которые как-то складывались. Ничего не сохранилось, к сожалению. И в какой-то момент возникла картотека, благо в библиотеке, где я служил, эти карточки были всегда под рукой. Это были так называемые оборотки. Сначала я пользовался ими как черновиками, в какой-то момент я понял, что это — готовый текст.
Наталья Борисовна, как это выглядело с вашей стороны, с позиции редактора отдела поэзии журнала «Знамя»? Знали ли вы, что есть подпольная поэзия, что есть интересные для вас тексты, которые вы никогда не сможете опубликовать? Как вы понимали, что можно опубликовать, а что нет?
Главным редактором был Вадим Кожевников, автор романа «Щит и меч»?
Где проходила линия между тем, что можно напечатать, и тем, что нельзя?
Эти два мира — официальной советской поэзии, внутри которой тоже было что-то поплоше и получше, и неофициальной, — они как-то пересекались в художественном смысле?
Рубинштейн: Мне кажется, что деление на официальную и неофициальную литературу на сегодняшний день неактуально. И даже не очень интересно. Хотя, конечно, исторически это всё важно. Для меня и для моих ближайших друзей, конечно же, все перечисленные Натальей люди были официальными писателями, при этом некоторые из них нам нравились, и мы их читали. Это были такие промежуточные фигуры. Но официальное не надо путать с официозным. Официальными они были потому, что входили в официальные литературные институции. Литературный быт — вот очень важный фактор этого водораздела. Кто как жил, кто с кем выпивал, кто где отдыхал. У меня были друзья среди членов Союза писателей, но они вели какой-то другой образ жизни. Они ездили в Малеевку Малеевка — один из самых известных домов творчества писателей. Находится в Московской области, недалеко от посёлка Старая Руза, на территории бывшей усадьбы издателя и редактора журнала «Русская мысль» Вукола Лаврова. В 2000-х годах Малеевка была продана в частную собственность, а главный корпус усадьбы был снесён. или Переделкино и ужинали в ЦДЛ. А мы сидели в мастерских художников и пили портвейн. Это я не к тому, что мы были какие-то маргиналы и ощущали себя ущербными, нет, всё было хорошо. Видимо, это нужно было для некоторого художественного и эстетического самосохранения. Мы не замечали тот мир. Включая «Новый мир», извините за каламбур. Более того, в нашей среде было вполне уничижительной характеристикой, если кто-то читал стихи, а другой говорил: «Слушай, старик, это же печатать можно!»
Как вы понимали, что печататься — это нельзя, в ЦДЛ пойти — это нельзя? Как приходило понимание, что этот мир для вас закрыт и чужд?
А какие существовали неофициальные институции? Где были важные для вас места силы?
А как была устроена жизнь официальных литераторов?
Рубинштейн: Вы заговорили про дома творчества. А помните, как назывались члены семей?
Рубинштейн: А некоторые официальные писатели к концу 1970-х годов резко становились неофициальными, помните?
Иванова: Да, конечно! Когда я вышла замуж за Сашу Рыбакова, Анатолий Наумович Рыбаков, поняв, что может мне доверять, показал мне «Детей Арбата», до публикации которых оставалось ещё 15 лет. Многие писатели советского времени держали у себя в письменных столах огромное количество ненапечатанных вещей, которые они давали или не давали читать, передавали на Запад, сами вывозили на Запад.
Рубинштейн: Некоторые из них прямо из своих квартир на «Аэропорте» в эмиграцию отправлялись.
Иванова: Да, как Владимов, например, или Анатолий Кузнецов Анатолий Васильевич Кузнецов (1929–1979) — писатель. Во время Великой Отечественной войны жил в оккупированном Киеве, был свидетелем нацистских преступлений, которые впоследствии описал в документальном романе «Бабий Яр» — книга была опубликована в 1966 году в искажённом цензурой виде (полная версия романа вышла в 1970-м в Лондоне). В 1969 году Кузнецов был отправлен в командировку в Лондон, принял решение не возвращаться в СССР и получил политическое убежище в Великобритании. Кузнецов признался, что в 1968-м был завербован КГБ, его принуждали к доносам на советских литераторов. С 1972 года — сотрудник радио «Свобода». Умер от последствий инфаркта; последний роман «Тейч файв» остался незавершённым. …
Рубинштейн: Да, тоже были такие странные фигуры, которые выросли в Доме литераторов…
Иванова: …И потом сразу одномоментно перешли в другую категорию. Или вот Людмила Петрушевская, фигура необыкновенно интересная. Именно с точки зрения институциализации.
Рубинштейн: А она успела побывать «советским писателем»?
Иванова: Да. Первая книжка вышла у неё в издательстве «Московский рабочий», ваша покорная слуга написала на неё первую внутреннюю рецензию. И пьесы ставились, в нашем студенческом театре МГУ. А «Три девушки в голубом» — это уже потом, у Марка Захарова, в середине 1980-х.
Мы сейчас говорим «эпоха застоя», но понятно, что она тоже не вполне монолитна. Были ли внутри этой эпохи времена, когда казалось, что настаёт улучшение и послабление, или, наоборот, когда казалось, что полная безнадёга и делать больше нечего? Может быть, появлялись журналы или издательства, где была большая степень свободы?
Иванова: Я могу сказать, что иногда даже постановления ЦК КПСС вдруг рождали какой-то журнал, на который начинали возлагаться надежды. Не будем говорить про 1955–1956 годы, когда возникли журналы «Вопросы литературы» и «Иностранная литература». Потом был какой-то пленум по литературной критике, по-моему 1972 год, и это год создания журнала «Литературное обозрение». И к концу своего существования, уже в другую эпоху, «Литературное обозрение» много чего добилось, у них были замечательные номера иногда. Журнал «Новое литературное обозрение» в чём-то наследует сейчас его истории. Ирина Дмитриевна Прохорова тогда там работала. Немзер Андрей Семёнович Немзер (р. 1957) — литературовед, литературный критик. Работал в «Литературном обозрении», «Независимой газете», «Сегодня»; автор многочисленных критических статей, публиковавшихся в «Новом мире», «Знамени», «Вопросах литературы» и других изданиях. Входил в комитет Букеровской премии, жюри премии «Большая книга» и других литературных наград. Выпустил несколько сборников критических статей, в том числе серию ежегодных «Дневников читателя» (2003–2007). Составитель многочисленных сборников русской классической поэзии. Как филолог занимался творчеством Державина, Жуковского, Баратынского, Дельвига, Батюшкова, Бунина, Цветаевой, Самойлова, Солженицына и других авторов. Профессор Высшей школы экономики. там работал. Лёня Бахнов Леонид Владленович Бахнов (р. 1948) — литературный критик, литературовед, прозаик. Сын поэта и журналиста Владлена Бахнова и киносценаристки Нелли Морозовой. В 1970-е посещал писательские семинары Юрия Трифонова, Фазиля Искандера, Андрея Битова. Работал в «Литературной газете», «Литературном обозрении», с 1987 по 2017 год заведовал отделом прозы в журнале «Дружба народов». Член Союза писателей Москвы, ассоциаций «Свободное слово» и «ПЭН-Москва». там работал. Была мечта у Евтушенко открыть журнал «Мастерская», это не получилось. А «Литературное обозрение» к концу своего существования много чего добилось.
Вы говорили, что вас прежде всего интересует поэтика, а не проходимость или непроходимость текстов cоветского времени. Но ведь были какие-то свойства именно поэтики, которые делали вещь проходной или непроходной? Ведь не всякая непечатаемая литература была политизированной или антисоветской?
Иванова: Конечно, не вся. Вспомним Бродского, который говорил, что если Евтушенко против колхозов, то он за. Была и «асоветская» литература, такой третий путь. И в плане поэтики у литературного начальства была огромная ненависть к авангарду, мне кажется, они больше ненавидели литературу, свободную по поэтике, чем идеологически неблагонадёжную. Они не могли это терпеть.
Рубинштейн: Когда началась перестройка и стали всех «неофициалов» по очереди где-то публиковать, до меня и Пригова очередь дошла в последний момент. Меня сначала опубликовали нелитературные издания. Журнал «Театр», «Искусство кино», «Декоративное искусство [CCCР]» — это был тогда такой модный, продвинутый журнал. Но мы с Наташей всё-таки дошли до тех времён, когда стало вполне адекватным то, что вы лично предложили мне опубликоваться в «Знамени», а я лично с удовольствием там опубликовался. Это были 1990-е годы, когда весь водораздел, о котором мы сейчас говорим, абсолютно перестал играть какую-либо роль. Наташа упомянула старое «Литературное обозрение». Если не ошибаюсь, это был 1989 год — в этом году у меня было сразу много публикаций. Первые издания на родине у меня были десять лет спустя после первых изданий «не на родине». Первая публикация в Европе в 1979 году, а первая публикация здесь — в 1989-м. И одним из первых было «Литературное обозрение», придумал публикацию Андрей Зорин. Он позвонил мне однажды и сказал: «Есть возможность сделать вашу подборку в «Литературном обозрении», только там не публикуют оригинальных текстов, можно публиковать их только как иллюстрацию к статье, потому что это не журнал текстов, это журнал текстов о текстах. Я готов написать текст, и мы сколько-то ваших текстов туда втиснем». Андрей написал текст, за который я до сих пор ему благодарен. И действительно была публикация, она очень смешно называлась: «Лев Рубинштейн. Из неизданного». Что было, с одной стороны, чистой правдой, потому что всё было не издано. А с другой стороны, был налёт такой посмертности. Так что моя первая публикация была «Из неизданного».
Иванова: Ольгу Седакову я первая напечатала в «Дружбе народов», никто ещё тогда не печатал. Она дала большую подборку. На Лидию Яковлевну Гинзбург я писала представление на Государственную премию, и она её получила, мы ездили вместе в Кремлёвский дворец, выпили шампанского… Лидия Яковлевна — это исключительный пример: она понимала, что не может напечатать многое из того, что она писала. Но её карьера, её жизнь как литературоведа, несмотря на очень большие сложности, она ведь осуществилась! В 1970-е годы вышли её книги «О психологической прозе», «О литературном герое», переиздание книги «О лирике». И уже потом мы её открыли как прозаика. И ещё какого!
И конечно, между журналами была большая разница. Одно дело — «Новый мир» 1960-х годов, который я читала, когда ещё училась в школе. А потом, в 1970-е годы, он стал другим изданием. Но инерция славы была большая, какие-то писатели из лучших пытались печататься там, потом уходили в «Дружбу народов». И вся эта история — почему «Дом на набережной» Трифонов унёс в «Дружбу народов», даже не показывал его в «Новом мире». Писатели раскололись на две группы — как Лев говорит, официальные, но не официозные. Скажем, Трифонов ушёл в «Дружбу народов», а Распутин, наоборот, ушёл в «Наш современник». Хитроумный Маканин печатался то тут, то там. Он всегда сохранял баланс. В конце своей жизни он печатался то в «Знамени», то в «Новом мире», приносил свои романы то туда, то туда. Были оттенки, были различия между изданиями. Хотя Ахматова, когда её спросили, как же она может отдать стихи в «Литературную Россию», это уж совсем отпад, она сказала: «А мне всё равно. Кто печатает, там и напечатаюсь». Но она хотела быть напечатанной!
Вы говорите, за «Новым миром» в 1970-е сохраняется шлейф былой славы, ощущение, что это журнал, где чуть больше всего разрешено. То, что повесть «Малая земля» «Малая земля» — первый том воспоминаний генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева, написанных с его слов профессиональными журналистами (автор «Малой земли», предположительно, публицист «Известий» Аркадий Сахнин). Трилогия вышла в журнале «Новый мир» в 1978 году: в № 2 опубликована «Малая земля», в № 5 — «Возрождение», в № 11 — «Целина». Затем все три книги были изданы тиражом 15 миллионов экземпляров каждая, переведены и разосланы в национальные библиотеки 120 стран мира, народный артист СССР Вячеслав Тихонов зачитывал их по телевизору, а фирма «Мелодия» выпустила аудиокнигу «Малая земля» на четырёх грампластинках. Трилогию изучали в школе, а в 1980 году Брежнев получил за неё Ленинскую премию по литературе. публикуется именно там, — это было сделано специально? Это что-то значило?
А расскажите про библиотеки?
Были ли какие-то места силы не среди библиотек, а среди тех самых котельных и дворницких?
Лев Семёнович, а у вас и вашего круга были контакты, обмен опытом с зарубежными коллегами?
Лев Семёнович объяснил нам, что были люди, которые ходили выпивать в мастерские к художникам, а были люди, которые ходили в ЦДЛ. Наталья Борисовна, куда ходили люди вашего круга, вашей компании? Где встречались, где выпивали?
Иванова: Я ходила в ресторан Дома кино, несколько раз ходила в ресторан Дома литераторов с Юнной Мориц, могу в этом признаться. Очень хорошо помню, что три рубля нам хватало на бифштекс и кофе. Больше мы ничего не брали. Но чем был интересен для меня Дом литераторов? Тем, что там происходили обсуждения книг, которые только что вышли.
А что такое обсуждение?
Рубинштейн: Что касается цензуры и самоцензуры — у меня есть метафора, которую я сам придумал. У меня был текст «Портрет за спиной». У любого человека, который выступал со сцены клуба или Дома культуры, независимо от того, что он делал — читал ли стихи, играл ли на скрипке, сидел ли в президиуме, — на заднике сцены висел портрет. Сначала Сталина, потом Ленина. И вот этот портрет мне всегда казался универсальным символом всего того, что искажает любой текст, любой музыкальный звук. Не искажает, а деформирует его в сторону советскости. Там может петь прекрасный певец, танцевать прекрасные балерины, могут звучать талантливые стихи — но портрет за спиной будет смотреть на публику.
Другие Статьи
Важная книга: «Лето» Аллы Горбуновой
Погружение в логику хаоса и сновидения карантинного года
Больше, чем детектив: случай Сэйерс
Сыщик-аристократ лорд Питер Уимзи раскрывает не только преступления, но и законы хорошего детективного романа
Наше почти всё: что сделал Некрасов
К 200-летию поэта (прозаика, драматурга, издателя, критика)