Урин в 179 дней в автомобиле
Виктор Урин. «179 дней в автомобиле.»
Замечательную книжку увидел в блоге у товарища Zazodriver ‘а.
Глеб, спасибо за наводку! Прочитал с превеликим удовольствием и делюсь впечатлениями.
Виктор Аркадьевич Урин. Вспомнит ли кто-то из современных читателей такое имя? Вряд ли. Скорее всего, даже профессиональные литераторы и поэты с трудом припомнят эпатажного бородача, немало озадачившего в свое время Союз писателей. Зато его очень хорошо знают и уважают в клубе любителей автомобиля ГАЗ М20 – легендарной «Победы». Но обо всём по порядку: родился Виктор Урин в 1924 году в Харькове, с детства сочинял стихи и мечтал сделать стихотворчество своей основной профессией. В 1942 году попал на фронт в танковые войска генерала Черняховского, получил ранение, из-за которого до конца жизни еле мог двигать левой рукою. Еще перед войной начал публиковаться, после ранения был комиссован и поступил в Литературный институт. Порой критиковался и даже изгонялся в начале 50-х подальше из столицы в Волгоград – были и взлёты и падения. Но окончательный крест на поэтической карьере в СССР поставила дерзкая идея Урина создать в Москве штаб по учреждению «Мировой поэтической республики». Для этого Урин даже заручился поддержкой президента Сенегала Леопольда Сенгора – тоже поэта. Такого самовольства Урину не простили и с треском вышибли из Союза писателей. Обиженный поэт подал заявление на выезд в Сенегал, препятствовать ему не стали – Урин навсегда попрощался с СССР, перебравшись затем в США.
«179 дней в автомобиле» — книга о большом путешествии, которое Виктор Урин совершил в 1956 году. В компании с профессиональным водителем и кинооператором Урин выехал из Москвы, чтобы спустя полгода прибыть во Владивосток. Для такого мероприятия была задействована новая модель Горьковского автозавода – полноприводный ГАЗ М-72. Редкая машина – её выпускали всего три года – изготавливалась путем объединения узлов внедорожника ГАЗ-69 и кузова «Победы», сегодня такой аппарат можно увидеть лишь в музеях. Машину укомплектовали всем необходимым, заручились поддержкой региональных автоклубов, железнодорожников, автопредприятий и тронулись в путь после майских праздников 1956 года.
Путешествие получилось небыстрым. Во-первых, дорог в нашем понимании в регионах практически не было: на архивных фотографиях, помещенных в книге, мы видим в лучшем случае укатанную грунтовку, а порой – увязшую в болоте машину, которую вытаскивают то лошадью, то лебедкой. Во-вторых, путешественники принципиально не брали с собою деньги: по пути Урин делал репортажи и писал стихи, публикуя их из в местных городских. На гонорары приобретались провизия и запчасти, и путешествие продолжалось. В-третьих, задачей было не добраться из пункта А в пункт Б, а написать серию заметок о стране, стремительно оправлявшейся от военных лет, вставшей на путь пятилеток – с новыми планами, надеждами.
Урин пишет лаконично, с юмором. Всё, что касается дорожных приключений – читается на одном дыхании. Это сегодня можно пролететь на желтой «Калине» по новому шоссе за несколько дней из конца в конец Транссиба, а в 50-х преодоление пятнадцати тысяч километров превратилось в захватывающий триллер. Вставки о великих стройках коммунизма и некоторое преувеличенное восхваление советской солнечной действительности можно простить: книгу-то нужно было издать, а без некоторых реверансов в сторону политического курса обойтись в этом деле было невозможно. В общем, если вам по душе старые фильмы наподобие «Высоты» или «Верных друзей», то и книга однозначно понравится. Текст к тому же разбавляют поэтические вставки – но это уже на любителя.
Как свидетельствуют очевидцы событий, после триумфальной поездки на М-72 Урин обратился в Союз Писателей с просьбой… помочь с покупкой вертолёта для путешествий. Конечно, ему отказали, порекомендовав вставить пропеллер в известное место, а жаль! Кто знает, какая книга могла бы получиться. Таких людей сложно остановить, как сам писал о себе поэт,
«Если осталась одна рука,
Жизнь хватают наверняка!»
ЕДИНСТВЕННЫЙ СОВЕТСКИЙ ПОЭТ, ПОПРОСИВШИЙ ПОЛИТИЧЕСКОЕ УБЕЖИЩЕ В АФРИКЕ
На каком-то этапе Советская власть поддерживала цирковые, рассчитанные на эффект эскапады поэта. А тот, маясь скукой, постоянно затевал новенькое, пока не зашел так далеко, что оказался выброшен за пределы страны.
Первая книжка Урина вышла, когда мальчику исполнилось 14 лет. Да, сборник назывался «Школьная лирика», выпустили его вдалеке от столичных издательств, в Харькове, и все равно, учитывая год издания – 1938 – поражаешься.
Как большинство сверстников, Урин пошел на войну. Служил в танковых войсках. Получил ранение.
В эти годы Урин написал стихотворение, которое мне кажется у него лучшим. Конечно, там отсыл к «Любке» Ярослава Смелякова (со Смеляковым Урин еще столкнется), но энергия у стиха незаемная. Его читал весь фронт.
Оборвалась нитка – не связать края.
До свиданья, Лидка, девочка моя!
Где-то и когда-то посреди зимы
Горячо и свято обещали мы:
Мол, любовь до гроба будет все равно,
Потому что оба мы с тобой одно.
Помнишь Техноложку, школьный перерыв,
Зимнюю дорожку и крутой обрыв?
Голубые комья, сумрачный квартал,
Где тебя тайком я в губы целовал?
Там у снежной речки я обнял сильней
Худенькие плечики девочки своей.
Было, Лидка, было, а теперь – нема…
Все позаносила новая зима.
Ах, какое дело! Юность пролетела,
Лидка, ты на фронте, там, где ты хотела…
Дни идут окопные, перестрелка, стычки…
Ходят расторопные девушки-медички.
Тащат, перевязывают, поят нас водой.
Что-то им рассказывает парень фронтовой.
Всюду страх и смелость, дым, штыки и каски.
Ах, как захотелось хоть немножко ласки,
Чтоб к груди прильнули, чтоб обняться тут…
Пули – это пули, где-нибудь найдут.
Что ж тут церемониться! Сердце на бегу
Гонится и гонится – больше не могу.
…Ты стоишь, надевшая свой
халат больничный,
Очень ослабевшая с ношей непривычной.
Ты ли это, ты ли с дочкой на руках?
Почему застыли искорки в глазах?
Почему останутся щеки без огня?
Почему на танцы не зовешь меня?
Почему не ждала? Почему другой?
Неужели стала для меня чужой?
Я стою растерянно, не могу понять,
Лидия Сергеевна, девочкина мать.
Я стою, не знаю, как найти слова…
— Я ж не обвиняю, ты во всем права.
Может быть, сначала все начнем с тобой.
Лида отвечала: — Глупый ты какой…
То, что было в школе, вряд ли нам вернуть,
А сейчас — тем более, так что позабудь.
Вспоминать не надо зимнюю дорожку,
Как с тобою рядом шли мы в Техноложку
И у снежной речки ты прижал сильней
Худенькие плечики девочки своей…
Было, Лидка, было, а теперь – нема…
Все позаносила новая зима.
Оборвалась нитка, не связать края…
До свиданья, Лидка, девочка моя.
Неудивительно, что с такими стихами Виктора сразу приняли в Литературный институт, издали вторую книжку «Весна победителей».
Со второй книжкой вышел облом, поскольку власть начала закручивать в культуре гайки. «Весну победителей» обвинили в формализме.
Урин действительно допускал футуристические штучки. Уже тогда в рамках традиционной поэзии ему было тесно.
Недаром поэт Семен Кирсанов заявил на пленуме Московской писательской организации:
«Когда мне было 20 лет, Владимир Маяковский взял меня с собой на Украину выступать на поэтических вечерах. Если бы в то время жил Виктор Урин, то я бы не поехал, так как Маяковский пригласил бы его»
И уже тогда Виктор Урин разрывался между творчеством поэтическим и жизненным. Вот что вспоминал поэт Леонид Рабичев:
«Мы шли по пешеходному центру улицы Горького. Он громогласно, пытаясь привлечь к себе внимание прохожих, читал стихи, после каждого останавливался, вынимал из кармана сырое яйцо, задирал голову, как-то ловко разбивал его и, подняв высоко над головой, выливал содержимое в широко открытый рот. Вокруг образовывалась толпа удивленных прохожих, я испытывал чувство стеснительности, глубокого смущения и неудовлетворения».
Закончив институт, Урин вместе с женой Маргаритой Агашиной (это ее перу принадлежат строки: «А где мне взять такую песню») уехал в Волгоград. Но если Агашина прижилась в Волгограде настолько, что стала символом города, то Урин там надолго не задерживался, постоянно разъезжая.
Душа поэта жаждала деятельности, вырождаясь в чудачество. Урин расхаживал гоголем по московским изогнутым улицам с ручным орлом. Затеяв шашлык, загремел на пятнадцать суток за разведение в квартире костра.
Впоследствии некоторые пытались прописать Виктора по разряду диссидентов, но ему было просто скучно. Он жаждал деятельности и выступил с предложением создать поэтический штаб. По замыслу Урина штаб рассылал бы поэтов по всем уголкам страны, а те бы отчитывались в стихах, как хорошо везде живется. Начальником штаба Урин видел себя.
Власть признала проект интересным, но до практического претворения в жизнь дело не дошло.
И тогда неугомонный Урин придумал… Всемирный союз поэтов. В этом союзе объединятся поэты пяти континентов. Все друг друга будут переводить, ездить в гости…
Урина вызвали на секретариат Союза Писателей, где основательно пропесочили. Ладно, там вертолет, но зачем лезть в большую политику! Так ведь можно и из Союза вычислиться!
И тогда Урин сделал еще один ход, от коего все обалдели. Он вытащил письмо от президента Сенегала Леопольда Сенгора. Наивный Сенгор благодарил Урина за предложение стать вице-президентом Всемирного союза поэтов и предлагал провести первый конгресс в Сенегале.
ДРУГ УРИНА ПРЕЗИДЕНТ СЕНЕГАЛА СЕНГОР
Вот так! Энергию бы Урина в мирных целях.
А так его исключили из Союза за международную провокацию.
Доигрался, иначе не скажешь.
Но теперь Урин оказался свободен делать все, что хочет. И писать, что хочет.
Маска правоверного поэта, приветствующего ввод советских войск в Чехословакию (а был в биографии Урина и такой эпизод) слетела тут же. Урин бросается в самое разнузданное рифмоплетство, экспериментируя с формой. Придумывает «кольцевой акростих», стихи со сплошной рифмой. Возможно, профессионалы все это оценят. Но обычный читатель вряд ли этими стихами загорится. Человек процесса, но не результата, Урин интереснее судьбой, нежели стихами.
Поняв, что публиковать не будут, Урин стремился выехать из страны. Друг-президент Сенгор обратился к Брежневу с просьбой отпустить поэта на постоянное место жительства в Сенегал. Это был чуть ли не единственный в истории случай, когда гражданин СССР просил политического убежища в Африке. Брежневу Урин на фиг не сдался, но все же он велел проверить, а в своем ли поэт уме. Если да, пусть едет!
Урин показываться психиатрам отказался категорично. И его отпустили так…
В Сенегале Урин не прижился, перебравшись через пару лет в США.
Самый яркий период чудачества оказался позади.
Урин бедствовал, продавал листочки со стихами, в 2002 приезжал в Россию, но и здесь мало кого заинтересовал, непоэтическое наступило время.
Судя по тому, что похоронен Виктор Урин Еврейским Обществом Бесплатного Погребения, много денег стихи ему не принесли.
Да и хотел ли он денег, сжигаемый страстью жить ярко, броско, триумфаторски?
Думаю, поэт успокоил свою жажду, представ перед очами Господа.
Господь, он любит веселых, беспокойных и рифмующих.
Урин в 179 дней в автомобиле
Этот дневник — документ автомобильного путешествия из Москвы во Владивосток.
Записи сохранены здесь в том порядке, как они велись в дороге.
В этой книге шесть главных героев.
Май живет на Волге. Июнь мы встретили на Урале. Июль — новосел Восточной Сибири. Август трудится на западе Сибири. Сентябрь — в Забайкалье. Октябрь — на Дальнем Востоке.
Шесть героев шестой пятилетки.
Авторы путевых заметок нередко оговариваются: «Разумеется, мы не претендуем на исчерпывающую картину, тем не менее…» Мне хочется сказать то же самое.
О многом, что происходило позже, я не мог знать в те дни, когда делались записи. Поэтому в отдельных случаях в основной текст вносились необходимые дополнения.
Однажды мне захотелось заменить некоторые фамилии, но потом я решил: документ должен оставаться документом.
На площади Революции продавали мимозы — шел мокрый московский март тысяча девятьсот пятьдесят шестого года.
Около метро светилась неоновая реклама: «Такси — самый удобный и быстрый вид транспорта».
Под рекламой стояли «Победы» мышиного цвета с шахматными полосками. Я сел в автомашину, и у нас с шофером завязался разговор:
Мы поехали. Ехали и молчали.
Вспыхнул на углу Петровки красный, как у кролика, глаз светофора. Машина остановилась. Мы посмотрели друг на друга и расхохотались.
Так я познакомился с водителем 8-го таксомоторного парка города Москвы Александром Васильевичем Ломакиным.
Это был уже восемнадцатый водитель, которого я приглашал в путешествие. Я искал спутника. Я давно мечтал проехать на автомашине из Москвы во Владивосток, но, к сожалению, ни один таксист на это не решался. А тут сидел со мной рядом здоровенный парень и, спокойно покачивая баранку, говорил:
— Прежде всего заедем в парк, доложим начальству. Во-вторых, надо достать открытый лист на бензин. Это точно. В-третьих, раздобыть подробные карты областей. В-четвертых, это уже совершенно точно, захватить с собой вот какие запчасти…
Ломакин готов был ехать на Дальний Восток в такси, лишь бы не возражало начальство. Но когда я сказал, что в нашем распоряжении имеется легковой автомобиль «М-72» (бежевый вездеход с кузовом «Победы» и передним ведущим мостом, как у «ГАЗ-69»), шофер первого класса Александр Ломакин пришел в неописуемый восторг. Мы поехали на Красную Пресню. Там, в тесном дворе дома № 25, вокруг нашей автомашины выстроилась очередь за марокканскими апельсинами. Очередь облегченно вздохнула, когда мы выехали на улицу. Но здесь тяжело вздохнули рабочие: они снимали трамвайную линию, и мы им тоже мешали.
Пришлось отыскивать укромный переулок, где Ломакин мог уже спокойно обследовать автомашину и обсудить все вопросы нашей длительной поездки.
С этих пор мы с ним уже не расставались. Мы решили пригласить в путешествие какого-нибудь художника-графика. Обратились в Оргкомитет Союза художников СССР. Там был назван ряд кандидатур. Все «кандидатуры» хотели ехать, но не могли: у одних были солидные заказы, другие собирались за границу. Тогда мы с Ломакиным стали называть имена молодых. Но они не были членами Союза художников, и поэтому им командировок не давали.
Словом, с Оргкомитетом у нас установились такие отношения: кого они хотели — те не могли, а тот, кто мог, того они не хотели…
Дирекция 8-го парка дала Ломакину полугодовой отпуск за свой счет и разрешила в своем таксомоторном гараже переоборудовать нашу автомашину.
Как только Ломакин освободился, он стал душой наших сборов и все технические заботы взял на себя. Он узнал, что в Москве имеется Центральный мотоклуб, а при нем автотуристическая секция. Уже через неделю мы были в этом клубе «своими людьми».
Инструктор секции автотуризма, вечно улыбающийся Кудрявцев, горячо нас поддерживал:
— Молодцы! Давайте! Можете на меня положиться.
Потом у нас происходили такие разговоры:
— Товарищ Кудрявцев, нам нужен открытый лист на бензин.
— Насчет бензина ничем помочь не могу. Зато мы вас поддерживаем морально. Это больше!
— Но, может быть, можно у вас раздобыть географические карты по нашему маршруту?
— Какие карты? Ведь вам известно, что наши автотуристы по такому маршруту не ездили. Вы первые. Карты у нас будут, когда вы вернетесь. Зато мы вам дадим маршрутный лист. Это больше, чем карты! Отмечайте лист в крупных городах, как командировку, и возможно, после путешествия вам присудят спортивный разряд.
— Но поймите, товарищ Кудрявцев, нам нужны дефицитные запчасти. Клуб должен их раздобыть. Вот список.
— При чем тут список? Разве вам мало? Мы вам бесплатно даем вымпел мотоклуба и официальный старт, как положено.
— Все. Главное — дадим старт. Это больше, чем запчасти.
Все, что предлагал или делал для нас Кудрявцев, — это безусловно было больше того, на что мы рассчитывали.
— А как насчет автотуристского оборудования? Нам нужна самовытягивающая лебедка, нужен багажник, бензозаправочный инвентарь… В клубе кое-что имеется… Я вам дам расписку и все верну после поездки.
— Расписку? Что вы, товарищи! Зачем вы меня обижаете? Пусть все, что вам надо, остается у вас навсегда, — доказывал Кудрявцев. — Я вам дам адреса знаменитых мастеров и автотуристов. Они смастерят и продадут все, что вам нужно. А вы говорите — расписка. Платите наличными и пользуйтесь на здоровье…
Первым из династии знаменитых автотуристов был председатель технической комиссии, бородатый Панютин. Потом мы познакомились с изобретателем Синельниковым, со знатоком автотуристского комфорта Гартенбергом и просто Бергом — председателем маршрутной комиссии, с шумным, увлекающимся Агеевым, который помог нам сделать откидное сиденье, с генералом Кривошеиным и капитаном Щедринским, с Нероновым и Мыльниковым, умевшими давать ценные советы.
Долго ничего не получалось с багажником. Сначала сделали раму на лапках, которые упирались в кузов и продавливали его. Это нас не устраивало. Тогда возникла коллективная мысль: лапки багажника надо установить так, чтобы они как бы вонзались в водостоки кузова. Крепления с обратной винтовой резьбой и резиновая прокладка между лапками и кузовом — вот и все детали нового багажника, который оказался весьма прочным и вместительным.
Пока Ломакин трудился в парке над оборудованием машины, я добывал карты. Нам нужно было достать подробные карты двенадцати областей, трех краев, пяти национальных округов и автономных республик. Поиски мы начали в Министерстве автомобильных и шоссейных дорог РСФСР. Заодно решили проконсультироваться насчет маршрута, чтобы уточнить его. Карты дали и маршрут уточнили.
 От Москвы до самых до окраин |
Экзотический вид нашей машины вызывал в рядах милиции законное волнение. Говорили: «Это вам Москва, и уродовать машину не положено! В самом деле, что будет, если каждый начнет громоздить на свою машину всякие багажники, забивать радиаторы посторонними предметами и уверять, что это холодильник. Завод не сделал — значит не нужно. Так что, товарищ, платите для начала штраф и всю эту музыку ликвидируйте. Вот поедете — тогда и оборудуйте сколько угодно. А сейчас надо снять. И смотрите, больше не попадайтесь, а то пробью талон…»
В эти дни я получил трехмесячную командировку от Союза писателей, Ломакин взял отпуск за свой счет, а Тихомиров… Однако пора рассказать, как Игорь Тихомиров — студент института кинематографии — стал членом нашего экипажа. Когда мы поняли, что с художником ничего не получится (один молодой график совсем было дал согласие, но ему отсоветовала жена), мы решили обратиться во Всесоюзный государственный институт кинематографии.
Дело в том, что у нас уже был «Бортовой журнал», и один товарищ, член автомотоклуба Горбунов, сделал в нем такую запись:
«Считаю вашей ошибкой то, что вы не запаслись киноаппаратом, так как это очень оживило бы ваш путь и дало бы много интересного материала нам».
Легко сказать — киноаппарат. А где его достанешь? Мы стали бегать по комиссионным магазинам. Ломакин, крупнейший фотолюбитель, заявлял, что овладеть киноаппаратом — «пара пустяков». Главное — побольше достать кинопленки!
В эти дни напряженных сборов нам помогали наши друзья. Был даже организован штаб автотуристического путешествия. Начальником штаба стал мой друг Спартак Селивановский, и в самый затруднительный момент, когда до отъезда оставались считанные дни, у него возникла гениальная идея.
— Третьим участником путешествия, — сказал он, — должен быть студент-дипломант операторского факультета ВГИКа. Он получит киноаппарат и пленку и во время поездки сделает фильм, который и будет его дипломной работой.
С письмом из Союза писателей мы поехали во ВГИК, и я не совру, если скажу, что не менее двадцати молодых кинооператоров готовы были отправиться в путешествие «хоть сейчас».
Надо было выбрать такого товарища, который бы понравился и мне и Ломакину. Это оказалось Не просто. Мы смотрели курсовые работы молодых кинооператоров, и все они нам понравились. Ломакин сказал, что «собственными силами мы такие киносъемки никогда не сделаем. Это точно».
Двадцать дипломантов операторского факультета стали нашими друзьями. Мы заходили к ним в общежитие, вместе обедали в студенческой столовой, встречались на дому.
Третий член экипажа «М-72», молодой кинооператор, должен был обладать сплавом качеств: во-первых, хваткой кинорепортера — быстро и хорошо вести съемки; во-вторых, водить автомашину, ну хотя бы в такой степени, как я; в-третьих, в-четвертых и в-пятых, выдвигался еще целый ряд требований, которые были бы по плечу далеко не каждому.
Помню, Ломакин вручал разобранную «тулку» дипломанту и говорил: «Собери». Дипломанты прошлым летом проходили военную подготовку На лагерных сборах, ползали по-пластунски и учились кидать гранаты, но собрать «тулку» умел не каждый.
Факт, что Тихомиров собрал «тулку». Факт, что его курсовая киносъемка была не хуже, чем у других студентов. По крайней мере, нам так казалось. Правда, некоторые говорили: «Есть у нас талантливее». Но ведь бывает и так: в студенческие годы хвалят, превозносят, а потом не видно человека, и наоборот: тот, кто был в тени, после института становится хорошим мастером своего дела. Тихомиров любил природу и умел ее «схватить» на кинопленку. И последний немаловажный факт: он прекрасно водил автомашину. Более того, он обещал, что если с нашей «М-72» произойдет какая-либо серьезная авария (утонет в Иртыше или в Амуре, сгорит от удара молнии или будет изуродована встречным транспортом), он, Тихомиров, не раздумывая, отдает свою «Победу» «М-20» для продолжения путешествия от того пункта, где произойдет несчастье. О переброске его автомашины к месту возможной аварии мы заранее договорились с Министерством путей сообщения. Платформу нам обещали дать немедленно.
Итак, Тихомиров стал нашим спутником. Прибавились новые учреждения, которые надо было аккуратно посещать, чтобы ни в чем не нуждаться в дороге. Например, Центральная студия документального фильма. Здесь мы раздобыли еще один киноаппарат непонятной фирмы — гибрид «Аймо» и «КС-50», а также хороший штатив. После дружеских напутствий директора студии В. Головни и декана кинооператорского факультета ВГИКа А. Головни с кинохозяйственной подготовкой было покончено.
Все шло хорошо, и только магнитофон до сих пор еще был в производстве. В радиоклубе его конструировала целая бригада во главе с девятнадцатилетним Володей Худяковым.
Нам нужен был аппарат, которого не было ни в одном магазине. Все магнитофоны, находившиеся в продаже, питались от электросети. Как раз это нас не устраивало: мы собирались производить ферромагнитные записи на полях, на берегах рек, в горах и среди лесов. Чтобы запечатлеть говорок работающего комбайна или голоса амурских волн, шум водонапорной струи, размывающей гору, или песни электропил, нам нужен магнитофон с питанием от аккумулятора нашей автомашины.
Работа в радиоклубе шла полным ходом, и я должен был каждый день возить Худякова в институт звукозаписи, где он получал консультацию самых видных специалистов-магнитофонщиков. Они относились к нам скептически, но помогали.
Это было уже шестьдесят второе учреждение, в которое мы обращались, собираясь в поездку. И вообще, за исключением Оргкомитета союза художников, нам нигдe не отказывали.
Как все граждане, я стоял в знаменитой автомобильной очереди, внес деньги и стал хлопотать, чтобы вместо «Победы» «М-20» дали «М-72». Министр автомобильной промышленности Н. И. Строкин написал резолюцию: «Направьте одну машину «М-72» в счет рыночного фонда в московский магазин». Оказалось, что попасть на прием к министру гораздо легче, чем думалось мне прежде.
Неожиданно у нас на руках появилось много документов, справок, отношений. Так мы получили Открытый лист № 28/4447: «Всем управлениям Главнефтесбыта». Этот документ дает нам право получать нефтепродукты и 1000 килограммов бензина на любой нефтебазе нашей страны.
Есть у нас и маршрутный лист Центрального московского автомотоклуба ДОСААФ, в котором сказано, что мы совершаем туристское путешествие по маршруту Москва — Урал — Сибирь — Забайкалье — Дальний Восток — Приморье и все областные автомотоклубы должны нам оказывать всяческое содействие.
Есть документ из Главного управления грузовой Работы и планирования перевозок за № 521340/225, который гласит: «…в случае затруднений предоставлять железнодорожную платформу для перевозки автомашины через мосты…» Копия — НОД (начальникам отделения дорог): Горьковской, Казанской, Южно-Уральской, Свердловской, Омской, Красноярской, Восточно-Сибирской, Забайкальской, Амурской, Дальневосточной.
У членов автомотоклуба мы закупали автотуристический инвентарь. Амплитуда колебания цен на эти предметы — от 350 рублей за спальный мешок до 25 рублей за номерной замок на руль. Цены падали и снова поднимались до высокого уровня надувных, матрацев, багажника и лебедки Синельникова.
Все созданное по последнему слову автотуристской техники, все самое модное, самобытное и остроумное к 28 апреля было в наших руках. Прежде всего хочется назвать бензозаправочный гарнитур. Он состоит из ведра, масляного бачка с фигурным днищем и воронки, в которую вставлялся резиновый шланг для перекачки этилированного бензина. Есть у нас в хозяйстве сетки от комаров на окна машины, электрострубцина, фигурные столики на руль и под пишущую машинку, над которыми, когда это нужно, зажигается переносная лампочка с зажимом.
В машине разместились: саперная лопатка, которая может превратиться в маленькую мотыгу, надувная лодка со складным байдарочным веслом, спиннинги и ружья, портативный охотничий примус и таблетки сухого спирта; шесть пар запасных цепей на колеса и десятка два целлофановых мешочков для хранения продуктов; две канистры, топор и шкаф кинофотохозяйства…
Как говорится, не хватало только птичьего молока. Но зато было молоко сгущенное, порошковое, миндальное (чтобы не обветривались лица) и даже кофе с молоком в трехлитровом китайском термосе, который подарил нам поэт Павел Антокольский.
Завтра мы уезжаем. Несколько месяцев мы жили только подготовкой к этому дню. Все это время у меня не было свободной минуты, и только сейчас я вспоминаю и записываю стремительные события этих дней.
Так бывает перед поездкой: упакованы чемоданы билет в бумажнике — остается только присесть и помолчать минутку, чтобы счастливой была далекая трудная дорога.