Наши руки не для скуки: Казахстан теряет позиции на рынке ремесел
Сегодня мастерские ремесленников завалены работами, но реализовать их нет возможности ни дома, ни за рубежом.
Заработка казахстанские мастера лишились еще в начале карантина – отменены корпоративные заказы, приостановлены крупные фестивали и проекты. До сих пор спроса на ручную продукцию нет, в эпоху кризиса людям нужны лишь продукты питания и медикаменты.
Остались без заказов
На сегодняшний день в Союзе ремесленников Казахстана официально состоят 120 человек, однако в реальности около 800 мастеров так или иначе имеют отношение к организации. Это люди, которые представляют и продвигают культуру и традиции нашей страны как внутри нее, так и на международной арене. Носители уникальных знаний и техник, они создают штучную продукцию – handmade, то, что сегодня и ценно, и дорого. Они всегда были востребованы, однако коронавирус многие привычные нам вещи сделал недоступными – ремесленникам ничего не оставалось, как уйти в бессрочное творчество.
– Мы продолжаем работать, как говорится, “в стол”. Основные наши источники заработка – это, как правило, ярмарки, фестивали, выставки, корпоративные заказы на подарки, на какие-то уникальные вещи, – говорит Айжан БЕККУЛОВА – председатель Союза ремесленников Казахстана, художник по войлоку. – Сегодня очевидно, что психология людей меняется, крупные мероприятия начнутся нескоро, заказы мы уже потеряли. А это серьезные деньги.
У нашего союза до июня было 3 крупных корпоративных заказа, только по одному из них речь шла о 3 тысячах изделий сувенирной продукции! Мы должны были обеспечить работой большое количество людей. Ситуация сейчас реально очень серьезная.
Конечно, мастера продолжают трудиться, но работы их не востребованы, что им остается? Как быть?
У нас сорвались практически все фестивали: не поехали ни в Великобританию, ни в Бельгию, где должны были принять участие в праздновании Наурыза, показывать мастер-классы, в апреле были запланированы минимум 2 фестиваля в Шымкенте и Туркестане, в мае – международный фестиваль в Бухаре и т. д. Многие мероприятия “зависли” из-за пандемии.
Кто-то старается находить выход из положения, как, например, известная международная ярмарка в Санта-Фе в США, перемещаясь в формат онлайн. Мастера для участия в ней проходят серьезный отбор, готовятся за год вперед. Там есть своя специфика. Несколько казахстанцев получили туда приглашения. Выясняется, что ребята не едут. Но американцы решили взять у них по несколько изделий, оплатили пересылку и будут проводить онлайн-аукцион. Тем самым немного помогая участникам, это хоть какое-то моральное удовлетворение.
Мы уже не ждем серьезных больших проектов. У нас должны были быть несколько крупных проектов по поддержке ремесла – в сотрудничестве с университетами Великобритании, другой, в Атырау, связан со Смитсоновским институтом. Но всё встало. Непонятно, когда мы оживем.
Цифровизация спасет положение
Пандемия, по словам ремесленников, обнажила многие проблемы в их индустрии. Более того, есть реальные опасения, что к ее окончанию могут поредеть ряды уважаемых мастеров, а вместе с ними – уйти и бесценный опыт по части традиционных ремесел казахского народа.
– Конечно, у наших мастеров много пожеланий. Один из основных вопросов, который стоит на повестке дня, – инвентаризация, потому что мастера уходят, – отмечает председатель Союза ремесленников Казахстана. – Сейчас, во время этой пандемии, мы можем лишиться многих носителей уникальных знаний. Я буквально сегодня связывалась с одной кызылординкой. Ей почти 80 лет, она могла бы рассказать классные вещи про песни, обряды, приемы, которые совершались во время киіз басу – изготовления войлока. Но женщина очень сильно болеет, сейчас в тяжелом состоянии. Я с еще одним экспертом связывалась – и она в больнице лежит.
Нашим мэтрам, кто владеет этими знаниями, всем далеко за 60–70 лет. За последние полторы недели я только и слышу, что один заболел, второй. Уже онлайн собираю информацию от них, но это ужасно: я реально опасаюсь, что не успею.
То есть нет гарантии, что после карантина мы сможем их записать. Нам вроде как обещают поддержать проект по инвентаризации, но в очень уменьшенном размере, и это будет не раньше сентября.
Также мастера обратились в городской акимат с просьбой помочь создать онлайн-платформу для реализации их продукции. Интернет-магазин – требование нового времени, а в нынешних условиях он может стать спасательным кругом для тех, кто трудится офлайн. Даже такая отрасль, целиком ориентированная на ручной труд, тоже нуждается в цифровизации.
– Если мы сейчас не создадим такую платформу и не поможем нашим мастерам продавать свою продукцию, не знаю, что будет дальше. Ведь ситуация, которая сложилась, по всем неутешительным версиям продлится очень долго. Нам на восстановление нужно будет не менее полугода. Помощь в 42 500 тенге не все смогли получить, по разным причинам. Тогда всем казалось, что это не очень серьезно, а теперь засели дома, и непонятно, что происходит. За время карантина я раз пять писала рекомендации, что надо сделать по спасению нашей отрасли – в акимат, минкульт, ЮНЕСКО, “Атамекен”. Но пока реальной помощи не вижу. Я считаю, что цель государства – поддержать те крохи производства, которые у нас остались. За это время можно было бы многое сделать, если бы нам выделили какие-то средства.
Как там, у соседей?
Айжан Беккулова приводит в пример наших ближайших соседей, где традиционные ремесла – реальный сектор экономики, в который инвестирует в первую очередь само государство.
– Даже во время пандемии в Узбекистане открыли 2–3 новых центра для ремесленников. Они не оставили мастеров без работы. Более того, их президент подписал целый ряд указаний по поддержке. Государство собирается выделить средства, чтобы “Хунарманд” – союз ремесленников Узбекистана создал онлайн-платформу и мог реализовывать свою продукцию под брендом страны. Они открыли центр гончарного производств в Риштане, дают субсидии по приобретению оборудования, выделяют стипендии для тех, кто учится у мастеров. Планируют увеличить производство шелка. Недавно их вице-министр был в Маргилане на открытии новых цехов по шелководству. Вот представьте, чтобы у нас кто-то из серьезных людей приехал к ремесленникам? Мы к акиму не можем пробиться. А чтобы на серьезном уровне с нами разговаривали – это нечто утопическое.
Что-то начало сейчас меняться, но помимо обещаний нужны конкретные действия. Узбеки делают упор на поддержку ремесленников, понимая, что это мощнейший сектор экономики. И там затраты не такие большие по сравнению с другими отраслями. Другие соседи, кыргызы, создали программу по предпринимательству на базе сохранения нематериального культурного наследия. Они будут обучать мастеров, как на этом наследии зарабатывать.
Пока у нас будет такое отношение, мы будем только терять, и уже сейчас полмира считает, что производство войлока – это только кыргызы, ковров – Бухара и Туркменистан, вышивка – это Таджикистан и Узбекистан, а что у казахов остается?
В том же Туркестане нам целый год рассказывали, какой там будет потрясающий центр ремесел. Он должен был быть презентован сначала в марте, потом в апреле, потом в июне, и сейчас до меня дошли слухи, что центра вообще не будет. То есть пока мы сидим, нас лишают помещений, какой-то перспективы, и некому задать вопросы. Что за непродуманная политика, что за отношение к мастерам? Это имиджу страны не прибавляет…
Насколько неэффективно стало функционировать советское общество к середине 80-х гг. и как закономерная перверзия его ценностей, связанная с деградацией личности, повлияла на экономический кризис (со всеми вытекающими последствиями), надо полагать, есть уже много специальных исследований. Назовём одно из важнейших. Книга С.В. Грисюка «Собственность, рынок, социализм» глубоко исследует экономическую систему социализма и избавляет нас от приведения научного доказательства сосредоточения всех советских экономических проблем на отношениях собственности. Необходимость приватизации государственного имущества и установления частной собственности в качестве доминирующей формы присвоения и господствующего правового института, в принципе, за годы перестройки стала очевидной для многих. Но чтобы хоть как-то необратимо привить начала собственности в постсоветское время, необходимо, прежде всего, ликвидировать маргинализм, питающий массовое иждивенчество. Маргинализм же, в свою очередь, не ликвидируется, пока не установишь частную собственность как основу нравственности, справедливости и свободы. Этот заколдованный круг, видимо, и лежит в основе проблемы выхода из замкнутой цепи взаимообусловленности гиперинфляции и спада товарного производства, когда без прекращения гиперинфляции немыслим подъём товарного производства, в то время как действительное прекращение гиперинфляции возможно только при подъёме товарного производства. (Товарное производство неотделимо от товарообмена, а товарообмен основан на частной собственности.) Стало быть, именно культурная политика в этом смысле должна была быть тем решающим звеном в политике суверенного Казахстана, за которое можно было бы вытянуть всю цепь проблем перехода к рынку. За время тоталитаризма все нравственные устои, присущие ему и противостоящие капитализму, стали состоянием внутреннего духа большей части и правительства, и населения Казахстана. Хотя советской структуры общения и номенклатуры как основы социальной стратификации маргинальных масс, в принципе, больше не существует, маргинальная массовидная личность со своей аномичной психологией осталась везде, в том числе в правительстве. Она трансформирует советский социализм в различные виды псевдорыночных отношений и посткоммунистического нацио нализма. Об этом подробнее можно справиться у таких известных исследователей, как Н. Масанов и Н. Амрекулов, труды которых избавляют нас в этой главе от приведения множества фактов и оценок, поскольку соответствуют целям данной главы (речь идёт о их книге «Казахстан между прошлым и будущим», вышедшей в свет в Алматы в 1994 году). Массовидное маргиналистское сознание правительства обусловливало, в целом, все провалы государственной политики по переходу к рынку, в том числе и дискредитацию идеи свободного рынка. Что касается маргиналистского менталитета населения, то именно оно может повернуть вспять «объективное» движение к рынку. Дело в том, что настоящая, несоветская индустриализация в Казахстане разоформляет «советское», нетоварное, производство, тем самым вызывая процессы пауперизации и люмпенизации, а не рынок свободной рабочей силы, в условиях тотального маргинализма. Маргинальная личность не любит самоопределения, поэтому безработица ведёт её не к личностному развитию, а к выключению из общественного производства и социальной жизни. Рыночная действительность денег и правительственная некомпетентность сметает социальное обеспечение как доминирующую форму общественного богатства, что ведёт к обнищанию масс, особенно пауперизированных. Люмпенизация как деморализующий аспект обнищания интегрируется с пауперизацией и начинает представлять собой «реактивное» явление. А ведь необычайная, но пагубная популярность социалистических идей (Хайек Ф. Пагубная… С. 13) взяла своё начало именно в пауперизированных и люмпенизированных маргинальных массах. Этническое разнообразие, увеличенное в Казахстане за годы «советских миграций», в том числе «целинной эпопеи», усугубляет данное обстоятельство ещё тем, что если ранее это разнообразие скреплялось в «единый советский народ» идеалом коммунизма, то теперь оно действительно является просто «этнической лабораторией», опыты в которой пока ещё не определены по целям и методам. Одним словом, в посттоталитарных условиях Казахстана культурная политика должна была соответствовать всем необходимым идеологическим требованиям капитализма и в части «возрождения национальной культуры». Вместо этого национальная политика суверенного Казахстана большей частью провалилась, как и прочие «линии» государственных мероприятий, и в рамках «культурных преобразований» продолжала вносить свою лепту в «идеологическое возрождение» скрыто присутствующего в Казахстане» социализма» (Нуров К.И. Как избавиться…). Между тем как социализм в условиях постсоветского авторитаризма и псевдорынка вновь начинает обретать среди населения идеологическую силу, правительство Казахстана отказывалось от активной идеологической пропаганды, обосновывая это тем, что «рынок не имеет идеологии», «в то время как именно рынок имеет глубокую, сложную и совершенно новую для истории человечества идеологию… Рыночные нормы морали, наоборот, надо формулировать, интерпретировать и пропагандировать всеми наличными средствами в среде маргинальных масс. Ведь вероятнее всего то, что одной из главных причин затяжного политического и экономического кризиса «было недостаточное внимание к культурной политике, обеспечивающей все процессы рыночного реформирования общественного бытия соответствующим социально-психологическим сдвигом в общественном сознании» (Нуров К.И. Как избавиться…). Практическая сущность рынка как спонтанно настраиваемой социальной системы, как тотально-универсального механизма информационного регулирования всех подсистем общества, по-видимому, совершенно неясна не только населению, но и правительству. В частности, если речь вести о предпринимательстве, то все мыслят его не как высший и основополагающий класс гражданского («рыночного») общества, открытый для всех, а как, в лучшем случае, «средний класс», что, конечно, никак не соответствует доминирующей роли предпринимательства в политике. В худшем же и распространённом случае предпринимательство представляется разрешаемым родом деятельности. Разумеется, что «существующие на сегодня и повсеместно представления о рынке и предпринимательстве являются крайне разрушительными для всего общественного устройства Республики Казахстан». То же самое касается понятий «гражданского общества», «правового государства», «налога» и т.д. (Нуров К.И. О сущности рынка… С. 4). Особенный вред для рыночных реформ представляет собой незнание спекулятивной природы рынка и моральное осуждение спекуляции, в то время как именно она составляет существо стоимости и обеспечивает безотказное функционирование рынка как экономической системы (Нуров К.И. Разговор с проницательным… С. 3–5). В этом отношении досадным фактом является некоторая приверженность Н. Масанова и Н. Амрекулова (Казахстан между… С. 16, 128) приоритету труда в происхождении стоимости, выражающаяся, к примеру, в призыве сделать «трудовые коллективы», «непосредственных производителей» собственниками средств производства, на которых они трудятся. Большая часть общества, в том числе и мы, всецело поддерживает их научную деятельность и гражданскую позицию, признаёт их наибольшую продвинутость в понимании рынка и производительной силы обмена (там же, с. 68), но тем важнее указать и на ошибочные аспекты марксизма в их философско-методологических основаниях. Стоит только нам принять мысль о стоимостной роли труда в качестве фундамента общественного устройства, как данная мысль сама запустит необратимую программу, систему деятельности социалистической мысли. В остальном же наши точки зрения в части направленности общественного развития не имеют значительного расхождения, о чём свидетельствует близость нашего мнения об историко-культурной самоценности частной собственности на землю (Нуров К.И. Частная собственность… С. 9) с их мнением об экономической и экологической целесообразности последней (Амрекулов Н., Масанов Н. Казахстан… С. 6–30). Исключение составляет лишь один принципиальный вопрос: роль казахского этноса (национальности) в переходе к рынку, его культурное значение в процессах современного обновления Казахстана. Вопрос о сущности казахской идеи, о её роли и месте в деле образования этнодоминанты многонационального народа Казахстана и успешного содействия возникновению единой казахстанской нации представляет главное несоответствие данного исследования точке зрения Н. Масанова и Н. Амрекулова. Их точка зрения ёмко выражается в следующем утверждении (Амрекулов Н. Казахская интеллигенция…): «Трагизм казахстанского суверенитета, его незрелость и преждевременность в том и заключается, что реально… казахи как сельское меньшинство казахстанского общества ещё не могут выступить доминирующей силой, ведущей за собой вперёд все остальные народы по пути рынка и демократии. Наоборот, это положение их как сельского патриархального этноса тащит его назад, делает сторонником этнократического (национального) государства, препятствующего развитию частной собственности на землю и средства производства, рынка и демократического гражданского общества. Идея казахского государства объективно приводит к тому, что она выступает против исторического прогресса, частной собственности, рынка и, как это ни парадоксально звучит, работает против экономического развития и процветания казахов…». С этим мы, в свете данного исследования, решительно не можем согласиться. Во-первых, как было показано в предыдущих главах, казахи не пережили традиционного общества и потому не являлись патриархальным этносом: даже власть «аксакала» как главы патронимии, большой семьи над личностью можно назвать патриархальной лишь условно, не говоря уже о власти биев и ханов. Личность в казахском кочевом обществе не только не заслонялась племенем, родом, общиной и т.д., но и была в силу казачьего происхождения более свободной, чем личность индустриального общества. Казачья власть любого уровня служила её действительно общим интересам (как и современная демократия) с одним существенным отличием – у неё отсутствовал специальный аппарат принуждения. Во-вторых, не столько «парадоксально», сколько неправильно звучит то, что «идея казахского государства» выступает не только против «процветания казахов», но и против рынка (частной собственности) и против исторического прогресса. Ведь казачье происхождение и сущность «традиционной» структуры Казахстана, существование у кочевых казахов частной собственности на землю и свободного (всеобщего, непрерывного и оперативного) рынка зимних пастбищ прямо указывают на довольно прогрессивную в историческом отношении ступень общественного развития; и даже настолько прогрессивную, что традиционные прообразы казачьей нравственности и полиархического режима Казахстана могут составить в будущем культурное и политическое обеспечение нарождающегося глобального информационного общества. В-третьих, казахи как национальность, опять же в силу своего «казачества», по определению вряд ли станут «сторонниками этно-кратического государства». То обстоятельство, что так называемые «южане», то есть присырдарьинские казахи, издавна подпавшие под деспотическое влияние среднеазиатских ханств и ортодоксального ислама, стали при вполне определённом содействии постноменклатурного правительства проявлять значительную националистическую активность, подавая пример остальным, является прискорбным фактом настоящего момента, но не составляет характерной черты казахского народа. Показания Левшина (Описание… Ч. 3. С. 72, 163) свидетельствуют, что ещё в начале XIX в. эта субэтническая группа: — составляла единственное, «прямое исключение» в казахском народе, платя постоянные налоги и отчитываясь перед ташкентскими правителями, которые, бывало, нарушали их право собственности и даже казнили их; — отличалась, в силу этого, «гораздо большей скрытностью, пронырством и склонностью к подозрениям» от своих «единоплеменников, которые ничего не боятся»; — и даже сама себя, по словам Н.И. Гродекова (см. Киргизы и каракиргизы Сыр-Дарьинской области. Т. 1), «признавала узбекского племени» (скорее всего, имеются в виду кочевые шейбанидские узбеки. – Прим. авт.). Неудивительно поэтому, что в настоящее время казахи до сих пор особо выделяют «Кокандско-Ташкентский», то есть «присыр-дарьинский» регион, в отдельный, отличный субэтнос, имеющий собственные стереотипы среднеазиатского, деспотического характера. По сути, эта субэтническая группа под условным названием «южане» в силу среднеазиатской исламизированности и вытекающих из неё поведенческих последствий в тесном смешении со среднеазиатскими народностями образовала новый, более молодой, а потому и агрессивный этнос со своей отдельной двухвековой (как минимум) исторической судьбой. Безусловно, что современная «активность» «южан» представляет собой симптоматическое политическое явление и должна быть «нейтрализована» соответствующей активностью. И в этом смысле пропаганда точки зрения Амрекулова о реакционности «традиционной патриархальности» казахов как раз и играет определённую «нейтрализующую» роль по отношению именно к «южанам». Но все претензии «южан» на этническое доминирование, помимо политического, не имеют сколько-нибудь серьёзного значения, поскольку даже политическое превосходство «южан» не в состоянии обеспечить в ближайшее время массового распространения их этнического стереотипа поведения. Сама же казахская национальность, составляя на редкость единый народ по своему языку, нравственности и стереотипам поведения на столь огромном пространстве и на основе столь многочисленных потестарно-политических народностей (казачьих «народов-государств» в виде кочевых «племён»), вполне может и должна сыграть роль базового, титульного субстрата индустриальной и в последующем информационной казахстанской нации, единого по своим этническим признакам многонационального народа Казахстана. Ничего ущербного для себя в этой исторической роли казахская национальность не должна видеть, поскольку и сама она, как это уже было показано, есть следствие сложения в древние и средние века совершенно «разноликих» по этническому происхождению (в том числе и тюркскому) и антропологическим чертам (в том числе и монголоидным) казáков, людей «свободного состояния», в единообразную казахскую народность, унаследовавшую свой этноним от древнего, но свободного социального состояния казáков. Казахская национальность есть прежде всего средство перехода названия «вольного образа жизни» от имени древнего народа к имени современной казахстанской нации, которая должна возникнуть в качестве правового государства многоэтничного и открытого общества. Именно в этом и состоит прогрессивность «казахской идеи». Также и для других национальностей народа Казахстана не должно быть ничего обидного в том, что казахи составят основной субстрат казахстанской нации в период пока не совсем единого «переходного» народа Казахстана. Этнической доминантой казахской народности была именно казачья свобода, то есть свобода внутриполитического состояния каждого члена общества, не зависящая от этнического и социального происхождения и предполагающая не только реальное господство частной собственности и личное непосредственное влияние на государственные решения (откочёвка, игнорирование и даже нападение), но и определённое сексуальное равноправие, свободу любви. А ведь именно личная свобода является главным индустриальным атрибутом, представляя собой единственно подлинное «всеобщее благо» и общечеловеческую ценность и представляя личность в качестве универсально значимого для человечества источника информации (разнообразия). Сами казахи до сих пор в разбирательстве своей потестарно-по-литической принадлежности перед «родом» своим («ру») называют имя определённого племени в качестве народа своего («ель»), так как гордое имя «казак», обозначающее, прежде всего, «свободное состояние», являлось в казахской народности всего лишь титулом простого народа, «чёрного люда» («кара сёок»). «Казахская идея» должна дать Всеобщей декларации прав человека в Казахстане реальную историческую основу и придать свободе и открытости личности значение действенной этнодоминанты для казахстанской нации. Как этнодоминанта личная свобода и открытость должна стать стереотипным образом жизни и основой религиозных мировоззрений, заняв в казахской идее место пока ещё не набравшей силы фундаменталистской модели ислама*. В этом отношении все рыночные преобразования постсоциалистического Казахстана должны быть завязаны, наоборот, на возрождение и восстановление традиционной структуры Казахстана в соответствии с мировыми условиями современности, а не на её дальнейшую трансформацию или деформацию. История показала, что трансформация и деформация вызывали к жизни именно архаичные, действительно патриархальные, омертвевшие в самой традиционной структуре Казахстана элементы, в то время как культивированные традиции свободы – умаляли и уничтожали. Стало быть, именно в смысле возобновления, а не просто обновления «традиционной» структуры Казахстана следует понимать современные процессы модернизации казахстанского общества. Модернизацию современного Казахстана необходимо отождествить и интегрировать с модернизацией «традиционной» структуры Казахстана; с действительным, а не так называемым возрождением национальной культуры. Таким образом, категоричное мнение современных историков о регрессивной роли в урбанизации и индустриализации казахов как «традиционно-патриархального этноса» Казахстана, надо думать, обусловлено общим историографическим предубеждением относительно традиционных устоев Казахстана. Это мнение направлено, скорее всего, на постсоветские, тоталитарные стереотипы патриархального характера, которые придали силу «южанскому» быту в казахском сельском населении и образовали, вкупе с маргиналистской аномией, устойчивый образ «мамбе-тизма», так не свойственного казачьим нравам и степному, до сих пор живому «рыцарскому» духу казахов.
