Что такое революция восстановление прежних порядков и законов

Революция как политический процесс

Содержание статьи

Революция как разновидность политического процесса

Можно выделить следующие типы политических процессов: это революция, реформа и контрреволюция. Иногда также отдельно выделяют вооруженный переворот.

Революция — это коренное преобразование общественного порядка. В результате создается новая политическая система. Революция всегда возникает на определенной социальной базе и является следствием глубоких противоречий в обществе или социального расслоения. При этом действующая политическая элита не приемлет перемен и не предпринимает никаких шагов для улучшения жизни народа.

Еще одним признаком революции является то, что они не осуществляются сверху, действующими политическими элитами. Инициатива исходит от народа. В результате революции правящие классы и элиты утрачивают свое властное положение.

Революция отличается от вооруженного переворота тем, что она сопровождается сменой общественного строя. Например, монархии на республику. Вооруженный переворот обычно осуществляется в интересах политических элит. Согласно такому подходу так называемые революции в Украине, Грузии не являлись революциями по сути, а были лишь вооруженным переворотом.

Часто революции сопровождаются серьезными издержками для общества. В частности, экономическими кризисами и человеческими жертвами, внутренней борьбой между оппозиционерами. Поэтому часто возникающее в результате революционных преобразований общество существенно отличается от первоначальной идеальной модели. Это порождает группы людей, которые стремятся к свержению правящей элиты и восстановлению прежних порядков. Обратный процесс называется контрреволюцией. При ее успехе происходит реставрация прежних порядков. Отличием революции является то, что они не приводят к воссозданию положения, существовавшего до предыдущей революции.

Виды революций

Революция — коренное преобразование в какой-либо области человеческой деятельности. Первоначально термин употреблялся в астрологии. Иногда термин революция ошибочно употребляют по отношению к явлениям, которые не имеют признаков революции. Например, «Великая пролетарская культурная революция» в Китае 1966-1976 гг., которая по сути являлась кампанией по ликвидации политических оппонентов. Тогда как период «Перестройки», который привел к революционной трансформации общественного строя, называют реформами.

Революции бывают политические и социальные. Социальные приводят к изменениям социального строя, тогда как политические меняют один политический режим на другой.

Марксизм выделяет буржуазные и социалистические революции. Первые предполагают замену феодализма капитализмом. К их примерам относят Великую французскую революцию, Английскую революцию 17 века, Войну за независимость американских колоний. Если результатом буржуазной революции становятся изменения исключительно в экономической сфере, а в политической так и не удается искоренить феодализм, это становится источников возникновения буржуазно-демократических революций. Например, революция 1905 года, революция в Китае 1924-27 годов, революции 1848 и 1871 годов во Франции.

Социалистическая революция имеет целью переход от капитализма к социализму. Ряд исследователей относят к таковым Октябрьскую революцию 1919 года, революции в Восточной Европе 1940-х годов, Кубинскую революцию. Но даже среди марксистов есть те, которые отрицают их социалистический характер.

Отдельным классом выступают национально-освободительные революции, при которых страны освобождаются от колониальной зависимости. Например, Египетская революция 1952 года, Иракская революция 1958 года, войны за независимость в Латинской Америке в 19 веке.

В новейшей истории появился такой тип преобразований как «Бархатные революции». Их результатом в 1989-1991 годах стала ликвидация советского политического режима в Восточной Европе и Монголии. С одной стороны, они полностью удовлетворяют критериям революции, т.к. привели к изменению политического строя. Однако они часто осуществлялись под руководством действующих элит, которые только усилили свои позиции.

Источник

Пустые слова: краткая история термина «революция»

Danil Burygin

Политические термины не являются идеологически нейтральными, но, напротив, чаще всего являются инструментом актуальной политической борьбы или выражением существующей в обществе системы властных отношений. T&P выясняют, что те или иные термины означали в разное время и что за ними стоит сейчас. В новом выпуске — многострадальная и парадоксальная «революция», которой манипулировали, кажется, практически все: от якобинцев до Махатмы Ганди.

Термин «революция» происходит от латинского слова «revolution», которое в значении «оборот» применялось к астрономическим процессам и указывало на их цикличность. Термин стал широко употребляться после выхода труда Николая Коперника «О вращении небесных сфер» («De revolutionibus orbium coelestiam»).

Ханна Арендт в книге «О революции» указывает на то, что цикличность изначального астрономического термина соотносилось с цикличностью представления о человеческой судьбе. К XVII веку термин перешел в политическую сферу и в качестве метафоры обозначал постоянную смену разных форм правления, которые, подобно небесным светилам, сменяют друг друга, сохраняя при этом вечную неизменность циклов.

Арендт пишет, что современное понимание революции связано с опытом абсолютной новизны происходящих исторических событий. Идея свободы, легшая в основу Американской и Великой французской революций, предполагала выход из замкнутого круга сменявших друг друга закономерных процессов — усиления деспотии и бунта бесправных масс против угнетателей с целью временного освобождения. Теперь же ставился вопрос не об освобождении, а о свободе, то есть полноценном участии граждан в политическом процессе, для чего требовалось кардинальное изменение формы правления. Однако первые революционеры были абсолютно лишены этого пафоса новизны. Напротив, они считали себя «реставраторами», восстановителями вечного порядка. Отсюда — изначальный парадокс, заложенный в термин «революция».

М. Одесский и Д. Фельдман в монографии «Поэтика власти» подробно описывают специфику понимания термина современниками политических перемен. Так восстановление сильной королевской власти Генрихом IV в 1594 году называлось революцией, в то время как свержение Карла I, которое позже в XIX веке стали называть «Великой английской революцией», по аналогии с французской, современники называли «великим бунтом». Таким образом, в XVII веке, в частности, в английской традиции, революция воспринималась, прежде всего, как восстановление законной власти, как ее понимали в то время, то есть возвращение трона его законному претенденту. События 1688-1689 годов, изгнание Якова II Стюарта и восшествие на престол Вильгельма III также назвали «Славной революцией». Однако в результате этого события произошло расширение полномочий парламента и принятие «Билля о правах». Это приблизило значение термина «революция» к современному.

Первые «революционеры» были абсолютно лишены пафоса новизны. Напротив, они считали себя «реставраторами», восстановителями вечного порядка.

Опыт такого переворота не прошел даром, так как именно к свержению Якова II американцы апеллировали во время колониального мятежа 1775 года — если британцы имели право свергнуть тирана и назвать это «славной революцией», то по той же логике могли действовать американцы, выступая против действующего монарха. В итоге, однако, американцы пошли по иному пути — для того, чтобы иностранные государства не считали американцев мятежниками, они объявили себя не подданными Великобритании, а отдельной нацией. «Декларация независимости» подкрепила идеологическую базу революции учением о «естественных правах» Джона Локка.

Последовавшая вскоре после этого Великая французская революция, во многом, унаследовала идеалы английской «Славной революции» и Американской революции. В результате созыва Генеральных Штатов и требования организации законодательного органа, власть монарха была ограничена. Трактовка революции как возвращения законной власти выразилась в том, что гражданам вернули их «естественные права», а Людовик XVI был назван «восстановителем свободы».

По мнению Ханны Арендт, точно так же, как, по выражению Маркса, Французская революция «выступала в римских одеяниях», все дальнейшие революции вплоть до Октябрьской прошли под знаком Французской революции. Как уже отмечалось, пафос новизны и радикальных перемен, с которыми впоследствии ассоциировалась Французская революция, поначалу был чужд первым революционерам. Они трактовали эти события как закономерное восстановление утраченных свобод. Характерен в этом смысле известный диалог между герцогом Ларошфуко-Лианкуром и Людовиком XVI в день взятия Бастилии: «C’est une révolte!» («Это бунт! — фр.) — воскликнул король. На что Лианкур ему ответил: «Non, Sire, c’est une revolution!» («Нет, сир, это революция!»). Восприятие революционных событий лидерами революции в корне менялось по мере того, как они разворачивались.

8 июля 1791 года выходит декрет французского Конституционного собрания, в котором вводится понятие «осадное положение», принципиально отличное от понятия «состояние войны». Речь идет о ситуации, когда все функции, которыми наделена гражданская власть для поддержания общественного порядка, переходят в компетенцию военной власти. Как пишет Джорджо Агамбен в «Homo sacer. Чрезвычайное положение», впоследствии понятие «осадное положение» постепенно дистанцировалось от военной функции, перейдя в область политического. Позже был принят закон, позволяющий приостановить действие конституции на неопределенный срок в случае беспорядков, угрожающих безопасности государства. С этого момента начинает свою историю концепция «чрезвычайного положения», воспользовавшись которой, государство действует в обход законов, пренебрегая принципом разделения властей. Так двенадцать лет правления нацистов в Германии, с правовой точки зрения, были непрерывным чрезвычайным положением.

В начале XX века для общественного мнения большинства европейских стран термин «революция» был в целом идеологически нейтральным и имел положительные коннотации.

Д. Фельдман в работе «Терминология власти» отмечает, что в течение 1792–1793 годов именно якобинцы ввели новый смысл в понятие «революция». После переворота 1793 года, в ходе которого якобинцы захватили власть в Конвенте, революция официально трактуется уже не как единичное событие, а как процесс построения нового социального устройства и защита его от сторонников реакции. Основным методом управления в этой ситуации становится превентивное устрашение социума, которое реализуется с помощью террора толпы или государственного террора. Любые действия «революционного правительства» считаются априорно законными. Прилагательное «революционный» означает теперь «чрезвычайный», а в сочетании с названием какого-либо государственного органа он указывает на то, что данный орган наделен чрезвычайными (неограниченными) полномочиями. Таким образом, якобинцы впервые в истории утвердили практику революционного террора.

В последующие годы понятие «революционный» табуировалось по причине ассоциации с якобинским террором, в то время как термин «революция» сохранил свою сакральность. Участники Июльской революции во Франции 1830 года пытались повторить модель 1789 года за вычетом якобинского переворота. Российские декабристы хотели, чтобы их считали революционерами, а не мятежниками (как их упорно пыталось представить царское правительство), но также и не хотели ассоциироваться с якобинским террором 1792–1793 годов. К 1840 годам в ходе радикализации демократической части общества происходит дальнейшая романтизация революционной мифологии. Во время революции 1848 также использовались методы, впервые опробованные якобинцами.

В середине XIX века первый в истории анархист Пьер Жозеф Прудон ввел в обиход термин «перманентная революция», означающий, что не существует отдельных локальных революций, а есть единый мировой революционный процесс. В это время социалисты трактуют предыдущие революции как «буржуазные», в которых широкие бедные слои населения оказывались исключенными из политического процесса. Проблема революционного террора решается социалистами теоретически. Предыдущие революции совершались меньшинством, из-за чего сопровождались массовым кровопролитием. Если же революционный переворот совершится большинством, то террора и убийств будет меньше. Маркс в предисловии к «Капиталу» сформулировал концепцию «социальной революции», которая совершается, когда производственные отношения больше не удовлетворяют потребности производительных сил.

В начале XX века для общественного мнения большинства европейских стран термин «революция» был в целом идеологически нейтральным и имел положительные коннотации. Настолько положительные, что в послевоенные годы в Германии консерваторы разрабатывают собственное революционное движение под названием Консервативная революция, сочетавшее антикапиталистическую риторику и националистическую идеологию. Главный идеолог движения Артур Меллер ван ден Брук противопоставлял Веймарской республике идеальное государство — Третий Рейх, — в котором при помощи национальной мобилизации удастся устранить классовые противоречия. Клеменс фон Клемперер в своем исследовании пишет, что течение, объединяющее таких разных мыслителей, как Освальд Шпенглер, Томас Манн и Макс Вебер, было попыткой создания современной теории, противостоящей реакционному консерватизму, с одной стороны, и интернациональному коммунистическому движению, с другой, в результате, однако, приведшей к возникновению нацизма в Германии.

Провал революций Нового времени связан с заменой понятия свободы как возможности активного участия в публичной сфере понятием социальной «свободы от бедности».

В первые годы после Октябрьской революции прежнее уголовное право было упразднено как буржуазное. В сохранении правопорядка советские лидеры полагались на «революционное творчество масс», а правосудие осуществлялось революционными трибуналами и местными судами, выносящими приговоры по собственному усмотрению, на основе «революционной совести» и «революционного правосознания». Понятия эти были намеренно размыты, так как никакие законы не должны были препятствовать осуществлению революции и сковывать действия правительства.

Как отмечает Фельдман, прилагательное «революционный» в официальном советском языке, как и другие прилагательные, образованные от советских идеологем (класс, народ, пролетариат), использовалось для противопоставления какого-либо явления его аналогу в капиталистических странах («народный депутат» не есть просто депутат). Уже в 1921 году официально используется термин «революционная законность», появление которого должно было дать понять иностранным правительствам, что период военного коммунизма и красного террора в Советской России закончился. При этом в официальных документах, в том числе, в Конституции СССР 1922 года, подчеркивалась не только необходимость соблюдения законов, но и возможность их обхождения, если этого потребует целесообразность. Позже для решения актуальных политических целей (во время пропагандистской кампании против Троцкого или осуждения культа личности Сталина на XX съезде КПСС), вплоть до распада СССР, советские вожди осуждали тот или иной предшествовавший политический курс как отклонение от «революционной законности», завещанной Лениным.

1960-е годы сопровождались во всем мире революционными движениями и восстаниями. В. Подорога пишет, что майские события в Париже 1968 года воспринимались как продолжение революции 1848 года, то есть последней буржуазной революции во Франции. Подъем достатка 1950–1960-х годов привел ко второй модернизации во Франции, появлению нового большинства (будущего silent majority) в бесклассовом постиндустриальном обществе. Волнения в мае 1968 года в Париже — это еще и последняя попытка «революции Освобождения». Освобождение, к которому стремились участники восстания, трактовалось не в гражданском, а в экономическом и экзистенциальном контексте.

Пустые слова: краткая история термина «нация»

Пустые слова: краткая история термина «национализм»

Пустые слова: краткая история термина «патриот»

Во второй половине XX века становится авторитетной концепция «гражданского сопротивления» или «ненасильственного сопротивления». Впервые этот термин использовал Махатма Ганди для обозначения необходимых действий, когда просто гражданского неповиновения уже недостаточно.

Ее идея состоит в использовании ненасильственных методов (демонстрации, забастовки, бойкоты) в противоположность силовым мерам. Среди примеров гражданского сопротивления Адам Робертс и Тимоти Гартон Эш в книге «Civil Resistance and Power Politics: The Experience of Non-violent Action from Gandhi to the Present» называют движение за гражданские права в США в 1960-е годы, «Революцию гвоздик» в Португалии в 1974–75 годах, Иранскую революцию 1974–1979 годов, восстание на площади Тяньаньмэнь в 1989 году, революции в Центральной и Восточной Европе 1980-х годов, а также «цветные революции» последних десятилетий.

Гражданское сопротивление определяется, главным образом, через противопоставление военным переворотам. Ненасильственный характер сопротивления подразумевает, что выступление производится от лица всего гражданского общества. Тимоти Гартон Эш отмечает, что большинство революций в Центральной и Восточной Европе, которые произошли в 1980-х–90-х годах, ставили целью не абстрактную идею будущей идеальной модели общества, а уже существующую на Западе политическую систему. Они не ставили перед собой глобальные, универсальные цели, а ограничивались конкретными задачами демократизации существующих политических режимов. Таким образом, «мирные революции» воспринимались участниками в традиции буржуазных революций XVIII и XIX веков.

Ханна Арендт, анализируя опыт Великой французской и Американской революций, приходит к выводу, что провал революций Нового времени связан с заменой понятия свободы как возможности активного участия в публичной сфере понятием социальной «свободы от бедности». Последнее понимается не как экономическое освобождение беднейших слоев, а как свобода постоянно отодвигать горизонт экономических возможностей. Речь идет о потребительском обществе, в котором постоянное стремление к обогащению вытесняет желание участвовать в общественном управлении. Арендт называет это «идеалом индивидуального счастья», который заменил идеал общественной свободы, провозглашенный Американской революцией.

Пример современного употребления:

«В России происходит нечто совсем иное, довольно необычная штука: революция среднего класса — сословия, по своей природе нереволюционного». Б. Акунин. Объясню интересующимся.

Список литературы:

Х. Арендт. О революции.

М. Одесский, Д.Фельдман. Поэтика власти.

Д. Фельдман. Терминология власти.

Slavoj Zizek. Revolution at the Gates. Afterword: Lenin «s Choice.

Д. Агамбен. Homo sacer. Чрезвычайное положение.

В. Подорога. Апология политического.

Adam Roberts, Timothy Garton Ash. Civil Resistance and Power Politics: The Experience of Non-violent Action from Gandhi to the Present.

Klemens von Klemperer. Germany’s New Conservatism.

Источник

Что такое революция восстановление прежних порядков и законов

Модератор: Давайте начнем с того, что такое, на ваш взгляд, революция.

Владимир Мау: Существует достаточно большое количество подходов к определению революции и, соответственно, к ее анализу. В моем понимании, с учетом накопленного исторического и экономического опыта революций, этот феномен характеризуется двумя принципиальными чертами.

Это радикальная трансформация общественно-экономического, идеологического, политического устройства общества, осуществляемая при сломе государственной власти. То есть два элемента существенны — радикальная трансформация и слом, крах государства.

Отдельный вопрос: что считать радикальным сломом и в какой мере в процессе революционной трансформации сохраняется преемственность с ancient regime, в какой мере сохраняется непрерывность, то есть связь до- и послереволюционных систем. Это уже отдельный сюжет. Тем не менее общество до революции серьезно отличается от общества после революции.

Аналогично специального внимания заслуживает вопрос о причинах и формах краха государственной машины, а также о путях ее восстановления. Разумеется, возможны два варианта. Во-первых, возможна радикальная трансформация без слома государства. И это не есть революция. Или, может быть, по другим определениям, это политическая революция. Примером здесь служит реставрация Мэйдзи. И во-вторых, возможен крах государства без системной трансформации.

Впрочем, вряд ли возможно и целесообразно абсолютное, точное и окончательное определение революции. Но в данном случае это общее определение описывает практически все глубокие общественные трансформации (революции), происходившие в странах, среднедушевой ВВП которых находился примерно в интервале от 1200 до 1400 долларов (по расчетам А. Мэдисона). Причем это касается и так называемых оборванных (abrupt) революций, по определению Баррингтона Мура. Такой, например, была германская революция 1848 года. Но эти же базовые характеристики революции прослеживаются и применительно к посткоммунистической трансформации России, находившейся на совершенно ином уровне экономического развития.

Борис Капустин: Владимир Александрович, может быть, разумнее поступить таким образом: до того как я изложу мою версию оптики, сквозь которую мы рассматриваем и распознаем революции, хотелось бы задать некоторые уточняющие вопросы.

Вы упомянули революцию 1848 года, так называемую европейскую «Весну народов», которая вообще-то признается революцией, потерпевшей поражение.

ВМ: Точнее, это была abrupt revolution, оборванная революция. Аналогичной была и революция 1905 года в России.

БК: Да, таких побежденных или оборванных революций в истории было немало, и, может быть, даже больше, чем так называемых победивших революций. Слома государственной машины такие побежденные революции не производят, сколь бы сильные сбои в работе этих машин они ни вызывали. Но ведь слом государственной власти Вы считаете одним из ключевых признаков революции. Коли так, то что дает право рассматривать потерпевшие поражение революции в качестве революций (как ту же революцию 1848 года)? Не ведет ли Ваше рассуждение к тому, что революциями могут называться только победившие революции? Хотя о критериях «победы» или «поражения» революций нам, видимо, следует поговорить особо.

ВМ: Здесь есть еще один пример революции, относительно которой тоже следует задать вопрос, революция ли это. Я имею в виду Американскую войну за независимость.

БК: Да.

ВМ: В моем понимании, это именно война за независимость, а не революция. В ней не было системной трансформации. Было изменение политического режима, причем вынужденное, поскольку изначально Соединенные Штаты не хотели этой смены.

Модератор: Трансформация произошла.

ВМ: Да, произошла трансформация в условиях дееспособного, хотя и только что появившегося государства. А за государством стоит способность элиты. Но революция — это всегда крах, это банкротство элиты, на что обращал внимание Егор Гайдар. Революция не является неизбежной, и элита имеет достаточно возможностей не допустить развала страны, потери контроля над ситуацией — при достаточной гибкости этой элиты и готовности принимать ответственные решения. В общем, элиты, как правило, все-таки способны удерживать ситуацию под контролем.

Правда, я здесь сделаю одну оговорку. Это может быть важно для логики нашего разговора. В моем понимании, 1848 год — это наложение нескольких процессов. При исследовании эмпирического материала нетрудно заметить, что после великой революции раз в 15–20 лет происходят политические революции. В течение столетия волны политических потрясений угасают и осуществляется переход к сбалансированности. И если мы посмотрим в этом смысле на 1848 год во Франции, то это, конечно, очередной этап постреволюционных колебаний — начиная с Реставрации: 1830 год, 1848 год, и все кончается событиями 1870–1971 годов.

В 1871-м система приходит в равновесие и, в общем, становится «нормальным», достаточно стабильным политический режим республиканцев — республика с бесконечной сменой правительства. Но при внешней неустойчивости она оказалась крайне устойчивой, потому что ни одна французская республика не продержалась столько, сколько Третья республика, хотя многие прогнозировали крах уже в первые месяцы ее существования.

В этом смысле 1848 год не просто «Весна народов», это и переплетение разных социально-политических процессов. Это попытки революций в Германии и Австрии, которые были остановлены. Это и очередной постреволюционный цикл развития Франции. А в Великобритании уже ничего подобного не происходило – здесь революционные циклы были завершены примерно столетием ранее: последним, немного карикатурным, этапом постреволюционной стабилизации была попытка захвата власти Bonnie Prince Charlie (1745–1746). Но там тоже наблюдались постреволюционные политические циклы, включавшие реставрацию (1660), затем Славную революцию (1689), наконец, приход на трон Ганноверской династии (1714), что свидетельствовало о достижении элитами стратегического консенсуса.

БК: Прежде всего, я согласен с тем, что ни одна революция не была плодом одной причинно-следственной цепи, в каких бы терминах — экономических, классовых, этнических или иных — мы бы ее ни описывали. Именно поэтому революции не предопределены «железными законами» истории. Даже если верить в схему стадиального прогресса человечества (цивилизации или какой-то иной единицы общности людей), то нетрудно «эмпирически» признать то, что революции вообще-то большая историческая редкость и многие общества претерпевали фундаментальные преобразования своего устройства без чего-либо, напоминающего «революцию». Этим я, конечно, вовсе не хочу сказать, что революции, при всей их редкости, не имели всемирно-исторического значения и не оказывали воздействия на политические и духовные практики в самых удаленных от их эпицентров уголках нашего мира. Однако же и эти всемирно-исторические революции всякий раз оказывались следствиями специфического стечения обстоятельств, и в этом смысле они были контингентными, а не «неизбежными» — даже с точки зрения предполагаемых «законов» стадиального прогресса. Это-то и побуждает некоторых весьма серьезных авторов и такую «образцовую» «великую революцию», как Французская, считать «ненужной». Но коли контингентными оказываются победившие революции, то не следует ли считать столь же контингентными и поражения проигравших революций? Можем ли мы, скажем, из законов развития капитализма (или либеральной демократии) во Франции вывести неизбежность разгрома пролетарского восстания в Париже в июне 1848 года генералом Кавеньяком, убежденным республиканцем, между прочим, и то, что эта кровавая баня аукнулась ему позднее поражением в борьбе за президентское кресло, которое ему нанес политический проходимец и шут Шарль-Луи Наполеон, вскоре после этого установивший, кажется, самый отвратительный режим в истории Франции нового времени?

ВМ: Очень интересная ситуация была в Вене, конечно.

БК: Да, нечто схожее произошло и в Вене, и в Берлине, и в Праге. Разве что крови было поменьше. И итогом подавления революции там были все же не столь позорные режимы, как во Франции. Но интересно вот что (если я могу ненадолго вернуться к обозначенному мной ранее вопросу о критериях «победы» и «поражения» революции). С одной стороны, ни одна революция не осуществляла на деле лозунгов, под которыми она происходила и за которые люди отдавали жизни, своим самопожертвованием обеспечивая ее победу. Вспомним кромвелевскую «революцию святых», «Новый Иерусалим», идея которого не только двигала «отцами-пилигримами», переселявшимися в Новый Свет, но и вдохновляла формирование новой национальной идентичности («нации чистых») в ходе Американской революции, «свободу, равенство, братство» Французской революции (и это в условиях формирования общества капиталистической конкуренции и в преддверии возникновения монстра наполеоновской бюрократии!), не говоря уже о коммунистических идеях большевиков, конденсированно изложенных в ленинской книге «Государство и революция», которая ошеломляет современного читателя прежде всего тем, насколько мало она имеет общего не только с реальностью сталинского СССР, но и с действительностью «военного коммунизма», возникшей буквально через год после ее написания. Воистину Энгельс прав: «Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, чтó делали, что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать». Но коли так, то каковы критерии победы революции? Считать ли таким критерием приход к власти «новых людей» и сам по себе крах старого государства? Но революции очень различаются между собою по масштабам «оборота» элит (в нашей недавней антикоммунистической революции, если ее можно считать таковой, к примеру, этот «оборот» был весьма незначительным), а крах государства сам по себе, если он не сопровождается чем-то возвышенным и «оправдывающим» его, есть катастрофа и трагедия народа в самом, пожалуй, чистом ее виде. Что же касается изменений общественного устройства, то, как мы говорили и как свидетельствует история, они могут производиться и без уплаты той высокой цены, которую назначают революции. Что же вообще их оправдывает, если такое оправдание может быть найдено? Хотя, возможно, найти «объективный» и приемлемый для всех ответ на этот вопрос нельзя совсем, и его следует заменить другим, ницшеанским по своему характеру и «перспективистским» вопросом — для кого или с точки зрения кого революции имеют оправдание? Но и это не всё. Вернемся к побежденным революциям и вновь воспользуемся примером 1848 года. Как пишет авторитетный историк, «ход событий после поражения революции показал, что победоносная контрреволюция оказалась не в состоянии восстановить дореволюционные порядки и была в конечном счете вынуждена во многом уступить тому, к чему стремилась либеральная буржуазия. Это означало то, что несмотря на бесспорное военное и политическое поражение [революции], были произведены перемены, которые стали равнозначны революционной трансформации феодального общества. » [Арност Клима — прим. ред.]. Так в каком же смысле потерпела поражение революция 1848 года, если ее-то лозунги и устремления были осуществлены на деле, пусть с некоторой «задержкой» и руками не ее лидеров, а их заклятых противников? Как говорил архистратиг контрреволюции князь Бисмарк, «если суждено быть революции, то лучше мы ее будем делать, чем терпеть». Но разве такие «нюансы» имеют принципиальное значение для хода истории (в отличие от судеб и амбиций непосредственных участников событий)? Есть ли вообще существенные и «объективные» различия между победившими и потерпевшими поражение революциями? Или же опять нам нужно преобразовать этот «объективистский» вопрос в «перспективистский» — для кого и с чьей точки зрения одни революции побеждают, а другие терпят поражения? И к этому добавляется еще один вопрос, который Эрик Хобсбаум вообще считал самым трудным и «заброшенным» (neglected) вопросом теории революции — «когда и как революции заканчиваются». В значительной мере трудность этого вопроса (и нежелание им заниматься) объясняется, видимо, тем, что все — не только контрреволюционеры, но и оказавшиеся (в данный момент) у кормила власти революционеры — спешат с революцией покончить. Собственное пребывание у власти обычно и служит критерием объявления революции закончившейся для тех, кто такое объявление делает. Комичным примером этого стало постановление Национального собрания Франции, с некоторым запозданием признавшего в штурме Бастилии 14 июля «законное» выступление народа против деспотизма и даже «революцию», прекратить все дальнейшие беспорядки как «противозаконные» и тем самым остановить революционную самодеятельность парижан. Конечно, остановить ее не удалось, и к ней вскоре добавились мощные выступления в сельской местности, которые Жорж Лефевр окрестил «крестьянской революцией», и все это толкнуло революцию дальше — непосредственно к знаменитым декретам «ночи 4 августа». И так далее. Знаменитое изречение Наполеона Бонапарта, сделанное им после прихода к власти — «Мы закончили роман революции: теперь следует начать ее историю, видеть только то, что является реальным. », — является блестящей квинтэссенцией того, о чем я сейчас веду речь. Революция как неконтролируемое верхами политическое творчество низов, как «роман» оставлена (режимом Бонапарта) позади. Она превращена в историю как прошлое. В этих условиях важно то, что есть, а не то, что может стать или случиться. Становление замирает в наличном бытии. Это и есть тот «реализм» («видеть только то, что является реальным»), который знаменует собой окончание революции.

Источник